Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

И мальчик сам сорвал картуз и заорал пронзительным голосом. А вокруг него люди размахивали шапками, кричали и пели. Из вагонов начали выскакивать дружинники — усатые, бородатые, бритые, в картузах и в ушанках, в полушубках и пальто, молодые и старые. В руках они держали солдатские винтовки, охотничьи ружья, железные пики…

Вдруг Степка заметил Афанасия Кузьмича. Он стоял вытянувшись, прямой как столб, держа в обеих руках свою шапку. Седые волосы его блестели, освещенные светом большого фонаря, а из глаз по темным щекам лились слезы.

— Дедушка, Афанасий Кузьмич, зачем вы?.. — спросил Степка.

Старик продолжал плакать и бормотать:

— Все… все… Поднялись всем народом.

И не успели приехавшие дружинники выйти из вагонов, несколько голосов закричало:

— Идет, идет!.. Второй подходит!..

В этот вечер в Горловку прибыло восемь боевых дружин.

Ночью Степка не страдал от холода. В маленькой комнате Кузьмы ночевали двадцать человек. Степка спал, наслаждаясь теплом, зажатый между горячими телами лежавших на полу людей, положив голову на чье-то широкое, твердое плечо.

Сам Кузьма не ночевал дома, он всю ночь провел на станции.

Проснувшись утром, дружинники занялись своими делами.

— Эх, мало я взял табачку, — сказал один, щупая свой кисет.

Второй, наворачивая на ногу портянку, говорил соседу:

— Сказала мне баба — возьми валенки. Нет, не взял, а теперь вижу: надо бы взять; мерзнут ноги — и все.

— Какой же ты дружинник в валенках? Это один смех.

— А сам в валенках.

— Ладно уж. Хлеб у тебя, что ли?

— Слышь, мальчик, — сказал парень, жалевший о табаке, — тут кипяточком нельзя разжиться?

— Что ты, — сказал черноволосый человек, спавший ночью рядом со Степкой. — На такую ораву где ты кипятку напасешь? Это на станцию идти, там для нас баки греют.

Белоголовый парень с толстыми губами и опухшими узкими глазами сказал петушиным голосом:

— У меня простуда, мне дохтур не велел из дому выходить.

Все рассмеялись.

— А ты расскажи, что тебе доктор еще сказал? — сразу спросили два голоса.

Но белоголовый парень не успел ответить. Дверь распахнулась, и в комнату вошли Кузьма и высокий человек в новом желтом полушубке.

— Товарищи, — сказал человек в полушубке, — штаб вынес решение наступать на казармы, чтобы выбить из Горловки войско.

На мгновение в комнате сделалось тихо.

— Ну что ж, затем и приехали, — сказал черноволосый, и все зашумели, начали одеваться.

— А Звонков здесь? — спросил Степка у Кузьмы.

— Нету. Гришенские приехали, а юзовским казаки путь разобрали.

Кузьма взял Степку за плечо и сказал:

— Где отвалы — знаешь? Проводишь?

Кузьма пожал руку человеку в желтом полушубке и сказал:

— Что ж, шагайте!

Он улыбнулся Степке и добавил:

— Мальчишку обратно прогоните!

Лицо Кузьмы было совсем серое, худое, щеки покрыты черной щетиной. Веселый парень спросил:

— Это он и есть Каченка?

— Он, — кивнул полушубок.

— Скажи ты! — сказал веселый.

Они шли вниз по улице, Степка шагал рядом с начальником отряда. Дети и женщины глядели на них, и Степка лишь об одном жалел: не было у него ружья или пики, — ведь люди могли думать, что это не дружинник шагает, а просто так, привязался любопытный мальчишка.

Начальник отряда огляделся и сказал:

— Вот в этот двор свернем.

— Да нет, дальше нужно, — сказал Степка.

Но дружинники не послушали его, а пошли вслед за начальником.

Они прошли через двор и вышли на пустырь. Прямо перед ними высились отвалы породы,

Степка видел, как большой отряд входил на шахтный двор; люди быстро бежали к надшахтному зданию, держа в руках ружья. Дружинники молча начали карабкаться по склону глеевой горы; куски породы, скрежеща, катились вниз.

— Порода вроде нашей, — негромко сказал молодой парень.

Чем выше они взбирались, тем сильней дул ветер. Степке вспомнилось, как он лез с Алешкой на глеевую гору Заводской шахты. Там на вершине стоял Кузьма и пьяным веселым голосом кричал песни.

Горловские отвалы были гораздо ниже юзовских, и дружина вскоре добралась к гребню. Рассыпавшись цепью, люди залегли между камней.

Степка лег на холодные камни и оглянулся.

Темное, суровое утро стояло над землей. Облака затянули небо. Плоская степь, покрытая грязным, серым снегом, сливалась вдали с небом, таким же серым и тяжелым, как земля. Во многих местах были видны черные плешины, обнажившиеся из-под снега. Вокруг казарм суетились люди с винтовками, из конюшен выводили лошадей.

— Смотри, не стрелять без приказа, — сказал человек в полушубке.

Так в молчании прошло несколько минут. Только порывистый ветер свистел в ушах. Ветер пробивался в штаны, под рубашку, обжигая тело. Степка начал дрожать, а сердце билось, как колокол: бам, бам, И от этих колокольных ударов стало шуметь в висках.

Желая спрятаться от ветра, Степка начал разрывать яму в камнях. Но разрыть смерзшийся сланец было очень трудно. Вдруг мальчик увидел небольшой кусок серебристо-серой породы, с красивым, ярким отпечатком листа. Сперва он решил не трогать его, но потом, оглянувшись и убедившись в том, что никто не смотрит в его сторону, мальчик спрятал камень в карман. Камень так холодил ляжку, точно Степка сунул в карман кусок льда.

— Смотри, без приказа не стрелять, — снова сказал человек в полушубке.

— Чего ж ждать, ноги отнимаются, — сердито сказал дружинник и добавил: — Вот дурак, не взял валенок.

— Гляди, гляди, чего делают, — радостно сказал белоголовый, указывая рукой на солдат, тащивших из сарая толстые поленья дров.

Чернявый отрывисто спросил:

— Может, флаг вывесим?

— Не надо пока, — сказал старший и вдруг, заметив Степку, крикнул: — Мальчик, спускайся вниз.

В это время со стороны покосившихся заборов и маленьких домиков, стоявших под отвалами породы, послышалось негромкое хлопанье ружейных выстрелов.

— Ну, ребята, — закричал человек в полушубке, — пали!

Над самым ухом Степки что-то оглушительно треснуло, потом снова и снова. Сладкий дымок, сразу напомнивший шахту и запальщика, пополз по камням, на мгновение закрыл казарму. Сердце дрогнуло и остановилось, снова бешено забилось. Острое желание скатиться вниз охватило мальчика.

— Хладнокровней, хладнокровней целься, потом стреляй, — раздался голос командира.

Дружинники, вытягивая шеи, всматривались в казармы. Приложив ружья к плечу, прицеливаясь, стреляли, щелкали затворами и снова стреляли. Делали они это деловито, молча, точно исполняли свою обычную работу.

Жалевший о валенках, щупавший кисет, чернявый — все были здесь. И чувство страха прошло так же внезапно, как и появилось.

Один только белоголовый охмелел. Шапка держалась у него на ухе; выстрелив, он ругался и грозил в сторону казармы кулаком.