Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга первая

— Выпить нам, что ли, с тобой? — спросил Мьята задумчиво. — А, Николаевна, как ты считаешь?

— Как хотите, початая с воскресенья стоит, — сказала старуха и пошла к шкафу.

Мьята показал Степану толстую книгу «Жизнь животных» Брэма, потом показал ему банку, в которой жили два вьюна и маленький серый сом.

— Ну, давай садись, — сказал он.

Степан вспомнил, как несколько месяцев тому назад он впервые пришел в доменный цех, как он глядел тогда на Мьяту. Думал ли он, что будет выпивать с ним. «Все оттого, что Пахарю башку разбил», — усмехнувшись, решил он. Степан не испытывал гордости. «Вот если б в лабораторию, а тут что. Он меня еще через отца, наверно, уважает».

Мьята, выпив, разговорился.

— Сказать тебе что? Вот инженеры, ученые, а никому такой мысли не было, как мне. Я способ знаю, как сталь из домны выпускать, не нужно мартенов никаких: руду загружаешь в печь, а сталь выплавляешь, вот как! У меня это все здесь, — он провел ладонью по лбу.

— А как же это? — спросил Степан.

— Чего захотел! — сказал Мьята. — Кроме меня, этого ни один человек не знает, как же я тебе сказать могу.

— Нет, верно, как?

— Куда ты? — рассмеялся Мьята. — Это сказать нельзя, директору даже сказать нельзя.

— А царю?

— Царю? — переспросил Мьята, оглянулся и тихо ответил: — И царю нельзя. Ни один человек знать не может.

— А как же, Василий Сергеевич, если вы помрете?

— Что ж, так и будет.

— Неужели заведующий в лаборатории не знает?

— Ладно, ладно, знает он много, — говорил Мьята и прикладывал ладонь к столу, точно убеждал кого-то.

В это время канарейка пустила замысловатую тонкую трель.

— Слыхал? — спросил Мьята. — Вот за это я их люблю, после работы хорошо голос их слушать — топкий, уши прочищает.

— Сергей Васильевич? — вдруг спросил Степан.

— Василий Сергеич, ты не путай, — сказал Мьята.

— Извините, Василь Сергеич, я вас давно хочу спросить…

— Ну, чего?

— Верно говорят, что вы с домной разговариваете?

Мьята молчал, недовольно поморщив лоб и сощурив глаза. Степан видел это, но спросил еще:

— Нет, верно, будто вы ее слышите, вроде разговор ее понимаете.

Мьята молчал.

— Я считаю, врут, — сказал Степан.

— Чего же спрашивать? — сказал Мьята и повторил: — Чего же спрашивать? А кто тебе это говорил?

— Люди говорили.

— Я знаю, люди. — Он замолчал, принялся за огурцы; два раза укусит — и нет большого желтого огурца, только сок на губах.

«Как бык», — подумал Степан.

Мьята посмотрел на него и лукаво сказал:

— Тут есть один рабочий из мартеновского, старичок, на Ларинке живет, по руке гадает, очень правильно все знает. К нему инженерши с рудников даже ездят, он отказывается, — не желаю, говорит, не надо. А мне все рассказал, и все правильно.

— Что?

— Судьбу. Вот сходи к нему, он тебе расскажет,

— Он же отказывается.

— Рабочим — нет, никогда не отказывается. Он сам рабочий.

Мьята притих, поднял палец.

— Слышишь?

— Что?

— Эх ты! Я вот сижу дома и знаю, что на домнах делается. У каждой свой голос. Вот наша, слышишь? Козлов вышел газовщиком, в ночь работает. Не любит она его. Дурак он.

Он зевнул, тускло блеснули его большие зубы,

— Спать надо, Кольчугин, как ты считаешь?

— Надо.

— Извиняйте за угощение.

— Спасибо вам, Василь Сергеич.

Мьята кивнул, снова прислушался и сказал:

— Что он там делает, слышать прямо не могу.

Степан шел к дому, и в мыслях его стояли рядом, спорили два человека: лобастый, с тонкой шеей — заведующий лабораторией, и таинственный старик Мьята.

«А на Первую линию не пошел, побоялся», — подумал он.

Лаборатория заканчивала работу в четыре часа, и если с домны посылали за анализом после четырех, бумажку с результатом анализа оставляли в коридоре на столе. Однажды Степан пришел в лабораторию после конца работы. Обычно запертая дверь в лабораторный зал была на этот раз полуоткрыта. Степан заглянул — никого. Осторожно ступая, он прошел между столами, погладил полированное дерево, коснулся ладонью большой оранжевой банки, понюхал воздух. Сдерживая дыхание, он взял в руку пустую колбу и постучал по ней ногтем; тонкое, легкое стекло тихонько позванивало. Потом он рассматривал трубку со стеклянным краном, закрепленную в металлических лапках. На цыпочках вошел он в маленькую светлую комнату, предварительно прочтя надпись на двери? «Без дела в весовую не входить!» У стен на столах стояли стеклянные ящики, а в них покоились блещущие сталью и золотом весы. Возле каждых весов стояли черные полированные коробочки с разновесом. Разновес был словно игрушечный, а последнюю гирьку, величиной с зернышко, невозможно было ухватить пальцами. Степан догадался и вынул ее щипчиками.

«Золото чистое», — подумал он и осторожно вложил гирьку обратно в ячейку, высверленную в ящике. Его восхитила мысль, что с помощью этих золотых гирек, тонких, нежных весов, легких стеклянных сосудов химики узнают, как работает дикая, ревущая, тяжелая печь. Кажется, упади одна колоша с домны — и от всего лабораторного зала духу не останется. Подойдешь к домне, заглянешь в фурменную гляделку — и видишь гору огня, миллионы белых быстрых червей, пламенную «метелицу».

Там все смешалось: сотни пудов руды, груды шлака, флюсы — все это прет сверху вниз, льются на горно яркие капли чугуна; а вверх с ревом идет горячее дутье, и все в пламени, дыму, в движении… И он разглядывал хрупкое резное коромысло весов…

«Зачем колпак стеклянный? Чтобы пыль на них не села или чтобы не дыхнул кто? Верно, нажрутся луку, выпьют вина и придут на работу. Весы тонкие — они этого не выносят. На таких весах взвесить волос можно или же пыль, крыло комариное».

— Вы что ж здесь делаете, Кольчугин? — спросил, незаметно подойдя, заведующий лабораторией.

«Думает, я золото воровать пришел или спирт», — мелькнула у Степана мысль.

— Так, ей-богу, просто посмотреть, — сказал он и, поднявшись, показал Алексею Давыдовичу свои ладони — ничего у него не было в руках.

Алексей Давыдович спросил:

— Интересные весы?

Степан обрадовался, услыша дружелюбный вопрос, и сказал:

— Очень даже.

— Что же вас интересует?

— Вот это, как все делается?

— Химиком, значит, хотите быть?

— Ну да, химиком. — И Степан недоверчиво усмехнулся, поглядев на заведующего.

Алексей Давыдович сел на табурет и сказал:

— Вы садитесь, чего стоять.

Степан осторожно сел, стараясь не сильно нажимать на табурет. Он не глядел на заведующего и не дышал в его сторону; этот лысый щуплый человек казался ему хрупким, тонким, требующим такого же осторожного обращения, как и все предметы в лаборатории.

— Сколько вам лет, Кольчугин?

— Семнадцать.