Николай Дементьев - История моей любви

— Может, в сторону отойдешь все-таки?

— Ха-ха! — сказала я.

На работе в тот день я сделала две ошибки. Мы монтировали якорно-швартовный шпиль — работа эта и ответственная, и тяжелая, — на полную установку его уходит две недели. Палубные стаканы уже стояли на фундаменте, и редуктор был уже отцентрован, а в тот вечер наша бригада должна была сначала зафиксировать палубные стаканы от возможных перемещений, потом погрузить цепную звездочку с баллером через палубный стакан, еще после — надеть баллер и пропустить его через шестерню редуктора до упора в пятку.

Вечер был по-осеннему темным, шел дождь и дул пронзительный ветер, от него мерзли щеки и нос. Палуба была залита ярким, как в танцзале, светом огромных ламп; и весь завод на темном фоне неба расчерчен вдоль и поперек извилистыми цепочками огней, ослепительно белыми вспышками сварки; гладь воды была черной, как нефть, на ней маслянистыми пятнами лежал свет, и вода казалась густой и тяжелой; а горизонт был окаймлен гирляндами ламп причалов морского торгового порта, ярко освещенными решетчатыми стрелами подъемных кранов, празднично высвеченными силуэтами судов вдоль них… И шум дождя был почти не слышен сквозь обычный рабочий гул завода, только чувствовался он, когда шуршал по защитной, как у мотоциклистов, каске да брезенту робы. Я люблю работать и в такую вот погоду, необычность обстановки даже как-то подбадривает меня. Даже и в мороз я люблю работать, когда разогреваешься как следует, а солнце ярко-ярко сверкает на ослепительно белом снегу и остренькие иголочки холода покалывают щеки…

А в тот вечер пронизывающий ветер и темнота, непрерывно идущий дождь — его обжигающе холодные струи будто секли лицо — как-то угнетающе действовали на меня. Я машинально видела, конечно, как часто и зорко поглядывает на меня Степан Терентьевич, не то вопросительно, не то настороженно. И длинный Пат не ухмылялся уже привычно-насмешливо, а глаза его неожиданно утеряли свою буравчиковую пронзительность. Черноглазый Валерий, подбористо-ловкий даже в робе, отводил от меня взгляд, а Леша молчал растерянно, в его больших голубых глазах — длинные ресницы намокли, потемнели и утеряли свою золотистость, смешно, как у ребенка, слипались — был чуть ли не испуг.

И вот при закреплении стакана на фундаменте я вдруг увидела, как Маргарита Сергеевна говорит мне: «Вы из скороспелых…» Только сейчас уже мысленно разглядела, что на верхней губе ее едва заметная чернота, будто от тщательно выбритых усов. Каким из способов, интересно, в косметическом кабинете истребляют усы на лице женщин? Задумалась — и миллиметра на два сдвинула в сторону стакан… Мои мужчины будто замерли на секунду, удивленно глядя на меня; я поняла, поспешно нагнулась, пряча лицо, исправляя ошибку.

А когда мы уже перед обедом опускали цепную звездочку с баллером — их вес сто двадцать килограммов — через палубный стакан, я, как ни сдерживалась до этого, все-таки снова увидела: Маргарита Сергеевна нестерпимо язвительно и с унижающей меня снисходительностью говорит: «Неужели вы не понимаете, простите, что вы просто не пара Игорю?!» Задохнулась, перестала видеть, и от мгновенной смертельной усталости у меня чуть разжались руки… В тот же миг я успела понять, что баллер со звездочкой, неудержимо скользнув сейчас вниз, вдребезги расшибут и роликоподшипник, и пяточный упор редуктора! Понимала это, но двинуться не могла, не подчинялись мне окаменевшие руки, потому что горькая обреченность по-прежнему охватывала всю меня… Только мельком и все как посторонняя увидела: залитое дождем лицо Леши побагровело вдруг до синевы от напряжения, он один удерживал всю тяжесть! И тотчас Степан Терентьевич, легко отодвинув меня плечом и протиснувшись, ухватился руками за колонну баллера, а тут и Валерий, и Пат… А я всю эту длинную-предлинную секунду стояла как посторонняя и просто смотрела на них.

Баллер со звездочкой встали наконец на место, они все четверо разогнулись и посмотрели на меня. Я хотела попросить прощения, чувствовала, что вот сейчас стыдно разревусь, но только шевелила губами, а слов выговорить не могла.

— Покурим до обеда? — по-всегдашнему неторопливо спросил Белов, задрав рукав робы и глядя на часы: до перерыва оставалось еще десять минут.

— Она мне сказала, что мы с Игорем не пара… — выговорилось наконец-то у меня.

Они помолчали еще, ожидая, но больше я не могла сказать ничего, и Степан Терентьевич повторил:

— Покурим, — первым пошел к рубке, а остальные — за ним.

Я потопталась еще, глядя на них, и тоже поплелась следом…

Рубка была пустой, приборы управления еще не монтировались, и посредине нее стоял длинный дощатый стол с металлическим противнем, полным окурков, и две скамьи по обе стороны от него. Все сели, стали закуривать. И я тоже села, только на самый краешек скамьи. Они курили и молчали, а дождь шуршал особенно слышно по металлическим стенкам и потолку рубки.

— В такую погодку только на рыбалке сидеть, — негромко сказал наконец Степан Терентьевич.

— Вчера Игорь перевез Дарью Тихоновну ко мне, засиделся до двенадцати…

— По лесу сейчас тоже побродить приятно, — после молчания сказал и Пат.

— Ну, и Маргарита Сергеевна, это его мать, сегодня утром прибежала ко мне…

— В детстве под такой дождик спится сладко, — сказал Валерий.

— Потому что испугалась за сына, да и со мной поближе познакомиться захотела.

Леша ничего не сказал… И не знаю, смотрел он на меня или нет, головы я поднять не могла. Они все молчали и курили, наверно…

— Обидела она меня!

Странно: работающий завод по-прежнему гудел вокруг меня, а я почему-то слышала только шуршащий по железу рубки шум дождя…

— Завтра утром до смены Игорь обещался встретиться со мной, сегодня он по работе занят…

Басовито и обыденно прогудел буксир, замер.

— Я завтра за полчаса до смены приведу его к проходной завода.

Опять был только шум дождя, потом по-обычному ровные слова Степана Терентьевича:

— Ну, покурили?

— Покурили! — тотчас жестко прозвенел голос Валерия.

— Пойдем-ка, Анка, пообедаем, — сказал Степан Терентьевич, первым поднимаясь из-за стола. — Ты, Алексей, каску ей поприличнее подбери.

— Пофасонистее! — сказал Пат, тоже вставая.

— Да поярче! — сказал Валера.

— Хорошо, — глуховато пробасил Алеша.

И мы пошли обедать. Только после этого я перестала чувствовать угнетающую меня тяжесть обжигающе холодных, будто секущих лицо струй дождя и Маргариты Сергеевны, непостижимым образом воплощавшейся в них: поэтому били они меня больно, хлестали!.. Впервые за весь этот день на душе у меня снова сделалось уверенно-легко, и вторую половину смены я проработала нормально.