Николай Дементьев - История моей любви

— Наш «кафедральный мотор», — сказал Игорь, после меня пожимая ее руку. — Вадим ждет?

— Надеюсь! — с нажимом ответила она.

Игорь так же легко и плавно, без толчка, тронул машину, и мы поехали дальше, а я разозлилась, что не решилась сказать ей, кто я. Неужели постыдилась, что я простой слесарь?! Покосилась осторожно на Игоря: его лицо уже было сосредоточенно-внимательным, он слушал, что говорила ему Вера Максимовна все так же напористо и четко, как она произнесла: «Надеюсь!» Даже металлические нотки позвякивали в ее звучном голосе. И тогда я успокоилась: ничего не заметил Игорь, и не тревожило его, значит, что я простой слесарь… И вспомнила: «Наш кафедральный мотор». Да, по одному уже ее голосу так и чувствуется, что волевая женщина эта Вера Максимовна, напористая и деятельная, — действительно мотор!.. Обернуться снова и поглядеть на нее я все смущалась, и так помнила, какая цепкая зоркость промелькнула на миг в ее темных глазах. И опять вспомнила, как она сразу же спросила меня: «Анка»? Игорь, значит, уже все рассказал обо мне. Ну что ж, тем лучше! И стала слушать, как она, по-прежнему напористо-четко, командовала:

— Нет, прости, это делается не так! Сначала надо собрать полную и обстоятельную информацию обо всех работах этого англичанина, как его?..

— Кроуфорд, — поспешно подсказал Игорь, все слушая ее.

— Если потребуется, даже написать ему. Где он служит?

— В Кембридже.

— И вот когда тебе будет совершенно ясно, что им уже сделано, ты с учетом этого, ни на секунду не приостанавливая свой параллельный эксперимент… У тебя, кстати, хватает лаборантов?

— Всего Лоскутов и Медведев…

— Напомни — я скажу Вадиму!

— Хорошо бы еще Зверева и старика Хоттабыча…

— У Хоттабыча золотые руки, он Вадиму самому нужен, тут ты излишних иллюзий не строй, а вот Зверева я тебе обещаю! Да если ты еще угостишь этого Зверька…

— Понято-сделано!

— Не учесть работ Кроуфорда нельзя! — все так же четко и стремительно спускала она директивы.

— А если это потребует кардинального изменения моей методики?

— Ничего страшного: отразишь в обзорной части диссертации — и достаточно!

— А выводы эксперимента?

— Отразишь и в них. Только отразишь, понял? Да если к этому еще упомянешь вскользь на защите диссертации, что тобою, дескать, получено письмо от самого Кроуфорда, что ты, дескать, общаешься с ним, — представляешь резонанс?

— Спасибо тебе, как отцу родному!

Минуту или даже побольше в машине стояла глухая тишина. Лицо Игоря было все таким же напряженно-сосредоточенным, он даже ни разу не глянул на меня, будто я вовсе исчезла из автомобиля. Потом Вера Максимовна нервно выговорила сзади:

— Чего же это он?

Игорь не ответил, руки его неподвижно и готовно лежали на баранке руля. Вера Максимовна все ерзала сзади, а я не решалась обернуться, и ни словечка путного мне на ум не приходило. Только отметила машинально, что для нашей работы, к примеру, эта Вера Максимовна, хоть и «кафедральный мотор» она, не годится совершенно: при ее нервной суетливости прямо-таки неизбежен несчастный случай! Волевая напористость, конечно, не помешает и в нашей работе, только горячки вот она не терпит… Степан Терентьевич как-то сказал: «Поспешность, Анка, нужна только при ловле блох».

— Посигналишь? — спросила Вера Максимовна.

— Не стоит.

— Идет! — Она рывком открыла дверцу рядом с собой: — Доброе утро, Вадим Павлович!

— Доброе утро, — поспешно сказал Игорь, вежливо оборачиваясь.

В машину, только чуть пригнув совершенно лысую голову без шляпы, по-молодому легко сел маленький старик в одном костюме. Его розовое морщинистое лицо улыбалось, а глаза были совсем такими же, как у Дарьи Тихоновны: светло-коричневыми и ясными-ясными! От него будто исходило ощущение такой беззаботной легкости, что мне сразу же сделалось весело.

— Доброе утро, Верочка! — Он еще ниже пригнул голову и ловко поцеловал ее протянутую руку, потом кивнул Игорю и стал смотреть на меня…

— Вы, конечно, морж? — неожиданно для себя спросила я, улыбаясь до ушей, все с удовольствием глядя на него.

— А как же иначе? — В его глазах даже огоньки заплясали, остренькие и веселенькие, а я вдруг подумала, что в молодости он был, наверно, совсем таким же, как Валерий, отчаянно-заводным.

— Чечетку в молодости могли дробить? — все спрашивала я точно помимо самой себя.

— А как же иначе?! — еще веселее спросил он.

— Анка! — сказала я, протягивая ему руку.

— Вадик! — он взял мою руку, все смеясь глазами; и Вера Максимовна с Игорем вежливо засмеялись; он еще секунду поглядел мне в глаза, а потом так же ловко поцеловал мою руку.

— Спасибо! — смущенно сказала я.

— Пожалуйста, — он все держал мою руку в своей, смотрел мне в глаза.

— Я ведь… слесарем работаю… мне руку первый раз в жизни поцеловали!

— Тогда позвольте и во второй, — и он снова поцеловал ее.

Я как-то разом поняла: наплевать ему, что я простой слесарь, для него не это главное!

— Честное слово, рада, что познакомилась с вами! — сказала я, все глядя ему в глаза.

— А я вот нет!

— Не понравилась, значит?

— Понравилась, да еще как! Я-то жалею, что на полвека раньше вас не встретил, понимаете?

Хоть и по-прежнему жгучая багровость сжигала мне лицо, но я все-таки договорила:

— А я уж испугалась, что вы не хотите меня у Игоря отбить! — Осторожно отняла у него свою руку и отвернулась поспешно, пряча лицо.

Тогда он сказал серьезно:

— Поздравляю вас, Игорь Михайлович!

— Спасибо, Вадим Павлович! — Игорь счастливо улыбался, глядя на меня, потом тронул машину, и мы поехали.

Вот так я и познакомилась с профессором Петрашевским, лауреатом и начальником лаборатории научно-исследовательского института, человеком, до крайности необходимым Игорю. Это в его лабораторий он и делал свой эксперимент.

Пока мы ехали до Солнечного, до дачи Тарасовых, о работе никто из них троих — даже Вера Максимовна! — ничего не говорил. Неожиданно получилось даже так, что разговаривали больше я с Вадимом Павловичем, а Игорь с «кафедральным мотором» только смеялись. И у нас с профессором Петрашевским будто свой язык появился. Я, например, спрашивала его подчеркнуто безразлично, точно разговаривала сама с собой:

— Что нас, то есть красавиц, беспокоит в жизни больше всего?

— Вопрос не так уж прост… — в глубоком раздумье солидно отвечал он и переспрашивал поспешно: — Именно красавиц, Анка?

— Именно, Вадим Павлович! С ответом можете не торопиться.

— Благодарю! — И снова торопился: — Хотелось бы, простите, предварительно уточнить: красота очень обременительна для обладательницы ее или наоборот?

Тут уж в свою очередь глубоко задумывалась я, говорила с напористым нажимом Веры Максимовны: