Николай Дементьев - История моей любви

— Ис-пу-гался!..

И тут я впервые заметила, что его красивые ноздри так же хищно белеют и напрягаются, как и у Маргариты Сергеевны. Да и наша бригада так же терпеливо, но непримиримо — главное, непримиримо! — стояла за моей спиной. И я все-таки справилась, отпустила дверцу машины, даже улыбнулась слегка:

— Поэтому и встретил?

Даже больно в груди мне сделалось, когда я увидела, как красивые глаза Игоря совсем по-чужому прищурились. И автоматически успела вспомнить, что и у его родителей, оказывается, вот точно так же по-чужому холодно прищуриваются глаза; я и раньше это знала, да просто не обращала внимания. А Игорь вдруг спохватился, так и видела я, что он именно спохватился: глянул быстренько на по-прежнему молча стоявших мужчин за моей спиной, на меня, снова на них, опять на меня, сморщился, но сказал:

— Нам с тобой поговорить надо.

Больше всего мне опять хотелось вскочить сейчас в машину, крепко-крепко обнять Игоря, поцеловать его… Но я вздохнула поглубже и — опять справилась, ответила:

— Все уже сказано.

— Когда?

— А вот тем, как ты улетел от меня, да и потом молчал… — Я обеими руками изо всех сил сжимала сумочку, заставляла себя говорить ровно и обдуманно, смотреть прямо-прямо в глаза Игоря; и увидела, что он понял мой ответ.

— Я не могу так… — Игорь снова поглядел на всех наших, поморщился, помолчал непривычно просительно.

А у меня уже снова была такая острая жалость к нему, что комок в горле стоял, но я спросила, будто была не хозяйкой себе, — такой уж у меня характер:

— Ты стал бы сейчас говорить при моем отце?

Игорь вздрогнул:

— При отце?.. Стал бы. Так ведь это… — и он даже не осмелился снова поглядеть на моих мужчин.

— А это то же самое, — сказала я. — Точно-точно то же самое.

Его лицо перекосилось, и он резко включил двигатель, а я и дверцу захлопнула. На лице Игоря буграми взбухли желваки, и длинные густые ресницы его трепетали, но через секунду он справился, сбросил газ и вышел из машины, все не поднимая головы. А я вдруг увидела, что наша бригада вслед за Степаном Терентьевичем неспешно отходит в сторонку от потока идущих, и пошла за ней… До сквера шли мы всего метров двадцать, но мне казалось — на Эльбрус я лезу!.. Потом увидела, что около скамейки Степан Терентьевич остановился и обернулся, глянул на меня и стал глядеть куда-то за мою спину. Остановилась и я, тоже обернулась: Игорь медленно-медленно шел за нами, с трудом передвигая ноги, точно по густой трясине… И все не поднимал головы… А мы стояли и смотрели на него. Он подошел наконец-то и рывком уже вскинул голову, глянул на нас. Сначала в чужих глазах его была одна злость, потом страх, а еще чуть позже — жалобная виноватость… И я вдруг поймала себя на том, что чуть ли не спокойно слежу сейчас за поведением этого человека…

Потом я увидела, что вся наша бригада отошла в сторонку, стоит там и курит, на скамейке сидит один Степан Терентьевич, села рядом с ним, почувствовала, как он осторожно и крепко взял меня за локоть. Игорь остановился перед нами, опять рывком поднял голову, сказал быстро:

— Я виноват!.. И прошу прощения!.. И у Анки, и у вас всех!.. — В глазах его была злая трусость. — Я люблю ее… И она меня… И у нас будет ребенок… — Он запнулся, передохнул, договорил отрывисто: — Я прошу Анку быть моей женой!

Степан Терентьевич молчал, а мне уже так жалко было Игоря, что я попросила тихонько:

— Ты сядь, а?..

Он мигнул, понял и послушно сел. Только я так и чувствовала: будто в ледяную воду он сейчас садится. Вздохнула поглубже, сказала, следя за своим голосом, изо всех сил стараясь, чтобы звучал он ровно и неторопливо, обдуманно:

— Спасибо, что при всех попросил прощения, при всех в жены меня позвал… Ты не обижайся, родные мне эти люди, и в курсе всех моих дел они… И камня на меня не держи: я ведь наперед тебя предупреждала, что со мной хитрить нельзя!

— Да я не хитрю!

— Погоди, разговор у нас серьезный: судьба ребенка в нем! Не поверил, что не трону я тебя, если честно от ребенка откажешься?..

— Да как же этому поверить-то можно?!

Я вздохнула, но все-таки сказала:

— В крови у тебя недоверчивая подозрительность да хитрость!..

— Говори, знаешь, да… — тотчас зло и трусливо вскрикнул он.

Я изо всех сил сжала зубы, кулаками пристукнула по коленкам и — справилась. Только почувствовала вдруг такую усталость, что вот лечь бы сейчас, раскинуть ноги-руки, а там… И сказала:

— Погоди, разговор у нас, повторяю, серьезный, — и вот тут уж поняла, что окончательно справилась, даже улыбнулась слегка: — А то ведь как у детишек получается: «Сам дурак…»

— Хорошо, прости, — опомнился и он.

Я как-то автоматически заметила, что Степан Терентьевич даже не курит, и сказала:

— Парень ты красивый, слов нет; и воспитанный, и все такое прочее. А настоящим ученым ты не будешь, а звания твои мне не нужны.

— Почему это не буду?! — отрывисто уже спросил он.

— Сам знаешь: нет у тебя для этого дела настоящего таланта, вон как у Вадима Павловича.

— Ах, так?! — Он даже дернулся.

— Прости! — поспешно сказала я. — Это уж я виновата, что в сторону тебя повела. А диссертацию ты защитишь, и степень получишь, и числиться ученым будешь, не суетись. Только мне, пойми ты, Игорешка милый, в мужья человек нужен и отец моему ребенку, а ты для этого не годишься!

— Да почему?! — изумился он и даже к Степану Терентьевичу обернулся.

Но тот по-прежнему молча и не двигаясь сидел на скамейке, глядел в сторону.

— Сейчас попробую объяснить, — передохнула и снова справилась я. — В мужья мне честный человек нужен, а остальные его качества — для меня второе.

— А я что — нечестный?!

— Нет!

— Говори, знаешь, да…

— Погоди, — как можно мягче снова попросила я и даже пояснила: — Не самозащищайся ты по привычке, я ведь на тебя не нападаю, просто отвечаю на твой вопрос. — Я сжимала сумочку так крепко, что рукам больно было. — Ведь как у нас с тобой любовь получилась?

— Да, как?!

— Потерпи ты, не суетись!.. Увидели мы друг друга и как в наваждении оказались, такое обоюдное влечение на нас напало, так?

— Ну так.

— А когда я чуточку проморгалась, то самой себе объяснила: полюбила тебя за красоту, за то, что непохож ты на моего первого знакомого, я тебе о нем рассказывала… — Я смутилась, но тотчас справилась: — Степан Терентьевич мне как отец, поэтому я и говорю так прямо… А потом взял ты меня со своим «кафедральным мотором» к себе на дачу, где у вас простая задача была: обработать Вадима Павловича. Погоди: именно так, обработать!.. И я, сама еще ничего не соображая, помогла вам в этом тогда. — Я сморщилась и остановилась, так уж противно мне было, да и по-прежнему невыносимую усталость я чувствовала, только лечь бы и закрыть глаза… — Потерпи, всего перечислять не буду.