Николай Дементьев - История моей любви

Я вдруг заплакала тихонько и безудержно… От стыда обеими руками закрыла лицо, отвернулась, прижалась лбом к стене. А Дарья Тихоновна все поглаживала меня, теперь уже по спине, и говорила точно самой себе:

— А может, рядовой у тебя случай, даже типичный?.. Сначала организм твой любви потребовал, поскольку вон какая ты здоровущая вымахала… Потом по молодой глупости внешней красивостью парня ты увлеклась да воспитанной его культурностью… А настоящего от нетерпеливости и до сих пор разглядеть не можешь! — И спросила шепотом: — Или уж разглядела?.. — Она ждала, а я молчала и плакала, до боли упираясь лбом в стену, не отнимая рук от лица, все не разрешая себе подумать наконец-то по-настоящему, все не разрешая переступить последнюю границу… А Дарья Тихоновна, кажется, даже усмехнулась: — При твоем характере, Анка, как бы и тут ты дров не наломала!…

— Да что вы говорите-то?.. — прошептала наконец я, не двигаясь.

— А может, и опять ты права?.. — с какой-то уже настороженной, чуть ли не опасливой удивленностью вдруг спросила она и даже стала объяснять самой себе: — Главное для тебя — ребенок твой будущий, так? Вот и ждешь ты его, а все прочее — второе для тебя, так? И при твоей силе да характере твоем никогда ты даже не разрешишь себе открыть душу Алеше-богатырю, так? Хоть, может, и чувствуешь бессознательно, что судьба это твоя, а?..

— Не знаю…

— Так я и думала. Да еще проверять его будешь, как он к ребенку твоему?..

— Не знаю!

— Ну что ж, настоящая женщина, может, такой и должна быть.

— Я умоюсь… — Встала потихоньку и пошла в умывальню, так и не заставив себя поглядеть на Дарью Тихоновну; а когда умылась хорошенько и причесалась заново, Дарьи Тихоновны на диванчике в коридоре уже не было, и мне даже легче стало: при посторонних в палате не будет она говорить так откровенно!.. Вошла в палату, поздоровалась с другими больными, присела у кровати Дарьи Тихоновны, спросила негромко:

— Маргарита Сергеевна не беспокоит вас?..

Она даже улыбнулась:

— И записки вон перестала присылать…

После того моего разговора с Игорем в присутствии Степана Терентьевича и всей бригады прошло уже больше двух месяцев, но ни Игорь, ни родители его так и не давали о себе знать.

— Скорей бы уж мне выбраться отсюда!.. — Дарья Тихоновна кивнула на мой выпиравший живот: — Трудно тебе одной будет, а я бы случай получила сполна отблагодарить за все свою Анку… — Она засмеялась.

— Люблю долги получать, — в тон ей ответила я.

Когда я спустилась вниз, Леша заботливо подал мне пальто, спрашивая о здоровье Дарьи Тихоновны. Я ответила, что она скоро выпишется, машинально заметила, как всегда теперь, что Леша боится наткнуться глазами на мой живот, и надела пальто. И вдруг сама взяла его под руку, у него даже щека порозовела.

На улице морозно, но безветренно, а в сквере снег лежал пышными шапками и на скамейках, и на черной чугунной решетке, и даже кое-где на голых ветках деревьев держался… Было уже темно, и в свете фонарей снег светился радужно, совсем как на сцене в театре; и мне стало как-то по-детски радостно. Леша молчал, как обычно, а я шла рядом с ним, высоченным, и уже двумя руками крепко-крепко держалась за его руку выше локтя. Даже вдруг заметила, что раза два осторожно и быстро прижалась щекой к его холодному рукаву пальто… Или уж эта необычность вечернего зимнего города, или приглушенность всех уличных звуков, или еще что, но у меня вдруг возникло ощущение, что мы с Лешей — вдвоем сейчас, а все остальное — где-то далеко-далеко… И по-новому особенно надежно было мне чувствовать спокойного и сильного Лешу рядом с собой.

— Зимних каникул в детстве ждал?.. — тихонько спросила я вдруг.

Он чуть скосился сверху на меня, уже понимая, что́ именно я спросила и почему, и мне было приятно это его ласковое и мгновенное понимание. И в больших голубых глазах его, тоже радужно посвечивавших сейчас, была всегдашняя Лешина доброта, а на длинных ресницах — смешно и мило прилипшие снежинки.

— Еще как ждал-то!.. — негромко пробасил он. — Я ведь, Анка, круглым отличником в школе был, старательным учеником, физиком мечтал стать, космическими полетами заниматься… — Он все ласково улыбался. — Вон как Сашка у Степана Терентьевича. То есть на улицу, бывало, не выйду, пока все уроки не сделаю, а зимние-то каникулы — законный отдых, елка, коньки-лыжи, даже заранее мечтал об этом!..

Я знала, что отец Леши погиб в автомобильной катастрофе, а Лидия Алексеевна с тех пор мучается с сердцем, вот Леше и пришлось закончить техническое училище, потом служить во флоте… Мы все шли тихонько рядом, я смотрела на вечерние зимние улицы и с радостью прислушивалась к новому ощущению, точно впервые оказалась зимним вечером в городе: это чувство неожиданно было таким же уверенным и надежным, какое я испытала, впервые очутившись на стапеле нашего завода. И с тихой боязливой радостью тотчас поняла: это из-за того, что Леша сейчас рядом со мной, ведь город-то не изменился!.. А потом все-таки не удержалась, спросила:

— Жалеешь, что дальше учиться не пришлось? — И внимательно следила за его лицом, глазами. — Ну, что физиком-то не стал, космическими полетами не занимаешься?.. — И хотя он еще ни слова не сказал, я уже понимала по его лицу и глазам, что он ответит мне откровенно и прямо, ни за что не соврет; и даже усмехнулась: да я ведь и раньше знала, что не соврет, ни на капельку в нем нет этой проклятой тарасовской лживости.

Он пожал широченными плечами, чуть даже смутился, кажется, но пробасил так же откровенно, как я этого и ждала:

— Необычно, может, это, и стыдновато даже, но нет, не жалею. — Вздохнул, все глядя на меня сверху, так же прямо прогудел: — И сам я удивлялся поначалу этому, и мама, и другие, а потом понял, почему со мной так случилось.

— Почему? — нетерпеливо спросила уже я.

— По двум причинам, как я понимаю. Да и мама со мной согласна… Во-первых, настоящего призвания у меня не было к научной работе, хоть и нравилась мне в школе физика, и отличником я был, то есть учился старательно. Когда пришлось мне после восьмого класса идти в техническое училище, мама даже погоревала, что вот, дескать, искривляется моя учебная линия. Мы с ней даже решили, что после училища, после службы в армии обязательно пойду я в вечерний институт. Но пока я учился в том же училище, что и ты, и тоже у Потапова, мне вдруг неожиданно сильно понравилась моя будущая работа.

— Вот и мне так! — поспешно и согласно, почему-то особенно радуясь этому, проговорила я.

— Ну, а на флоте прошел я курсы машинистов да три года прослужил на корабле… — Он чуть смущенно улыбнулся: — Старательно, знаешь, я служил, даже благодарности получал… — И пояснил побыстрее: — То есть мне все сильнее нравилась и работа моя, и корабль, и море, даже как-то по-настоящему я понял и красоту, и важность этого дела. Душой понял, хоть и до этого умом, конечно, сознавал все это еще и в училище, и на заводе потом…