Зигмунд Скуиньш - Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

Зелма моментально оценила обстановку. В машине на полу рядом с переключателем скоростей в пластмассовой коробке Рандольф держал увесистый камень.

— Подай-ка, — сказала она, протягивая руку.

Рандольф не сразу понял, о чем речь.

— Ну камень же!

— Это талисман. От собак.

— Не имеет значения.

Киношники делали знаки, чтобы Рандольф прибавил газ.

— А не смыться ли нам подобру-поздорову? — Рандольф сердито дергал переключатель скоростей. Не сомневаюсь, он это сказал от чистого сердца.

— Ну и чудак же ты! — кулачок Зелмы тукнулся в его плотный загривок.

Некоторые лица казались знакомыми. Потрескивающие юпитеры превратили двор в ослепительную сцену. Кинокамера строчила, словно швейная машина. Кто-то крикнул:

— Живей, вылезайте! Подходите к Эмбрикису! Ближе! Еще ближе!

Мы, разумеется, не ослушались.

Эмбрикис стоял от нас на расстоянии вытянутой руки. Я почему-то думал, что он выше ростом. Плечи узкие. Большой выпуклый лоб. Длинные волосы — своего рода фирменный знак Эмбрикиса, — как оказалось, он заменил короткой прической.

Несмотря на растерянность и волнение я пытался уловить в глазах Эмбрикиса отношение к происходящему. В том числе и к нашему появлению. Похоже, он не был ни удивлен, ни возмущен, ни раздосадован. Если и возможно было что-то разглядеть на его лице, так это, пожалуй, любопытство. Будто и он, подобно нам, здесь очутился случайно и теперь с интересом наблюдал за тем, что будет дальше.

Зелма выступила вперед, словно бесценное сокровище держа в руке «талисман» Рандольфа. Затрудняюсь сказать, когда она успела свои цвета спелой пшеницы волосы заплести в две забавные косички, но выглядело это эффектно. Щеки у нее пылали, глаза горели.

— Как сказали бы древние инки: Старший брат поколения! — начала Зелма. — Мы преподносим вам камень, осколок жертвенника рода Эмбутов. Этот камень излучает чудодейственную ауру. До сего дня он служил нам талисманом. Теперь мы вручаем его вам, а талисманом отныне для нас станут ваши творения.

— Поднимите камень выше! Еще выше! Вот так! И подержите! — командовал оператор, приближая камеру к Зелме. — Говорить можно что угодно. Звук не записывается. Фон будет музыкальным.

— Мы вас не потревожили?

— Разумеется, потревожили. — Эмбрикис принял от Зелмы камень и почему-то возложил его на голову Рандольфу. — Пополудни я обычно обкрадываю свои мозги. Хороший вор очищает кубышку своих идей столь же ловко, как кот аквариум.

Мы смеялись, Эмбрикис тоже смеялся, а Зелма продолжала его расспрашивать о том о сем. Он терпеливо отвечал вполголоса, временами прикладывая к губам ладонь, словно нашептывал что-то по секрету. Всех вопросов и ответов я, конечно, не помню, но в принципе разговор был следующего содержания.

— С вашего холма далеко видно…

— Да, можно и с холма. Со двора видно дальше. Когда же хочу заглянуть совсем далеко, то сижу в комнате. Ну а дальше всего видишь ночью. У этого дома очень чувствительная крыша. С великолепной оптикой.

— Какие темы вы считаете главными?

— Тем у меня нет. Все, что пишу, я пишу по любви или из ненависти. Потому что хочу быть добрым или потому что бываю зол. Но со временем все побочные резоны отпадают, остаются только два: желание обрести и страх потерять.

— Когда вы садитесь за работу?

— Когда я сильнее себя и других. Откровенно говоря, это даже не назовешь работой, это боренье.

Кинодеятелям предстояло отснять еще какой-то сюжет в Цесисе. В спешке они собрали свои причиндалы и снялись с якоря. Вслед за ними укатили журналисты и человек с тремя собаками.

Помимо нас задержалось несколько моторизованных дам. Эмбрикис угостил всех чаем. В огромном доме приспособленной для жилья оказалась лишь одна комната. С потолка свисали пучки полыни, тмина, тысячелистника, зверобоя и бог знает еще чего.

Когда мы собрались уезжать, во двор вкатила «Волга». За рулем сидел сутуловатый худощавый мужчина с профилем, напоминавшим лезвие топора. Зелма сказала, что это Зиедонис, и порывалась выйти из машины, но Рандольф ее остановил. Не берусь утверждать, был ли это на самом деле Имант Зиедонис.

Рандольф включил приемник. Варшава крутила «Парад мелодий». Агрита, склонив на плечо Рандольфу голову, подпевала.

— Ну что я говорила! — сказала Зелма. — А вы не хотели ехать. Знаменитости — тоже люди. И нечего их бояться!

— Да кто их боится! — у Рандольфа подергивалось веко. — Хороши гости — комарье надоедливое… Когда он водрузил мне на голову этот проклятый камень, честное слово, сделалось не по себе. Я согласен, он гениальный старик. Но почему мне, а не тебе?

— Что бы вы ни говорили, а по-моему, он остался доволен, — Зелма стояла на своем. — Ну оторвали его от дел. Что ж из этого. Каждому приятно, когда его помнят, ценят, признают. Не мы же одни.

— Вот именно! Oh, cojones…

— Спасибо. Ты чудесный парень. И день блистательный, будет что вспомнить.

— Вы только послушайте, как подается тема! — Рандольф, прибавив звук в приемнике, нутряным голосом присоединился к Агрите:

— Если желаешь, купи мое сердце…

У меня не было желания ни петь, ни спорить. Настроение портилось. Одолевали всякого рода мысли. В основном об отце. Перед глазами стояла Карлина из Ошупе. «Захочешь узнать, так узнаешь, отца своего видишь частенько». Не странно ли, я даже не пытался представить себе, как выглядит отец. В письменном столе у матери лежала шкатулка орехового дерева, а в ней хранились какие-то фотографии. Что если заглянуть?.. У матери волосы пепельного цвета, у меня они желтые. Должно быть, я «пошел в отца». По приблизительным подсчетам, отцу не менее сорока пяти. Зато в другую сторону — никаких ограничений. Седой старик с атласной плешью. Шаловливый пенсионер. Сам факт развода как бы указывал на несовместимость их характеров. По статистике основная причина разводов — алкоголизм. От алкоголизма до преступления — один шаг. Арест. Суд. Годы заключения. Мать избегает даже поминать имя отца. Шутка сказать: твой отец рецидивист. По вине твоего отца произошла авария на дороге. Твой отец расхититель общественной собственности. Твой отец клептоман. Талантливый человек, но, к сожалению, мошенник.

Кем еще мог быть мой отец? Возвращаясь с электрички, я нередко встречал опустившегося типа с сизым носом. Этот тип имел обыкновение пристально и дерзко разглядывать меня. Неподалеку от нашего дома винный магазин. Вокруг него вечно ошиваются алкоголики. Возможно, интерес того нахала ко мне объясняется «родственными» узами?

Год-другой тому назад в кафе-мороженом подсел ко мне странный субъект. Болтал без умолку, рассказывал про Южную Америку, Австралию. Повсюду, мол, бывал. И, между прочим, заметил: как хорошо, что мы встретились. Предлагал на его машине прокатиться в Сигулду. Я отказался, и он объявил, что будет ждать меня в этом кафе по средам с пяти до шести. Потом еще раз встретились случайно в электричке. Незнакомец сказал: «Ах, это ты, прекрасный Нарцисс». Я не придал этому значения, просто человек показался мне странным. Позднее, в романе Кёппена «Смерть в Риме» прочитав про гомосексуалистов, я про себя решил, что встретился тогда с педерастом. Не исключено, конечно, что я ошибался. Но возможно ли к этим двум встречам отнести слова Карлины «видишь частенько»…