Арон Эрлих - Жизнь впереди

— Соберемся как-нибудь в другой раз, — посоветовал Толя. — Пошли!

А в это время Вера Георгиевна Троян работала в специальном классе с Наташей и четырьмя молодыми артистами театра.

Аккомпаниатор по ее команде десятки раз начинал и прерывал танец юной Авроры на дворцовом балу. Вера Георгиевна казалась недовольной, иногда даже разгневанной. Скорыми шагами обходила она группу исполнителей, поглядывая то сбоку, то сзади, то вновь возвращаясь к зеркальной стене класса. Часто ударяла она ладонью о ладонь — тогда аккомпаниатор умолкал, а Наташа опускалась с носка на пятки, глубоко дыша, инстинктивно пользуясь каждым, даже самым крошечным перерывом, чтобы беречь силы.

Безжалостно попрекала учительница, и девочка смиренно слушала.

— Начали!

Наташа снова летела с чудесной легкостью. Заморский гость протягивал ей навстречу руку — она опиралась на эту руку, и перегибалась всем корпусом вниз и, выпрямляясь со следующими тактами, доставала из воображаемого букета цветок. Тут, совершив молниеносный пируэт — кружево сложных и быстрых движений, когда казалось, что уже не вырваться ей без посторонней помощи из этого полета и мелькания, — она, вдруг уловив единственный миг, чудом выходила из вихря, ею же созданного, и, враз застыв, кося лукавый, торжествующий взгляд на очарованного гостя, протягивала ему цветок в подарок… Такт за тактом — и Аврора летела к следующему гостю, чтобы плести в пространстве те же ослепительные в своей быстроте и сложности узоры.

Кажется, они были совершенны, все движения ее и позы. А Вера Георгиевна по-прежнему была недовольна. Без умолку она осыпала свою ученицу упреками. Вот опять она ударила ладонью о ладонь: стоп! Тихо… Смолк аккомпаниатор… Опять опустилась на всю ступню танцовщица, виноватая, неуклюжая, с устало опущенными, как будто слишком длинными руками, с толстыми, некрасиво задранными вверх носками матерчатых балеток.

— Мажешь! Торопишься! Что с тобой, Наташа? Сделай милость, доводи движения до конца! Следи за собой хорошенько… Начали!

Наташа тряхнула головкой, перехваченной синей лентой, и в который раз, поднявшись на пуанты, преобразилась из простенькой, совсем обыкновенной девочки в принцессу Аврору.

Так в продолжение часа репетировался танец, рассчитанный на какие-нибудь три минуты.

Дверь класса была наполовину застекленной, и из коридора, таясь, подсматривали за ходом репетиции другие ученики и ученицы. Вскоре к ним присоединился и Кузьма. За сорок лет многого насмотрелся он в этих стенах. Он помнил дебюты лучших мастеров русского классического балета с начала нынешнего века. Он старился вместе с ними и, вместе с ними радуясь или горюя, делил их победы и поражения. Опытным взглядом следил он теперь за первыми пробами юной танцовщицы.

И вот репетиция окончилась. Исполнители, обтираясь полотенцами, дослушивали последние на сегодня замечания балетмейстера и педагога.

Вера Георгиевна выразила недовольство, что у одного молодого артиста бывает иногда тревожное выражение лица, другого она пожурила за суетливость в поддержке, а суетливость кавалера не столько помогает танцовщице, сколько беспокоит и затрудняет ее…

— А тебе, Наташа, вот что я скажу: балерина без выразительной улыбки — не балерина! Изволь улыбаться живо и искренне. Улыбайся так, чтобы я видела Аврору — счастливую, торжествующую юность!

— Вера Георгиевна, если бы вы знали… У меня нога в кровь стерта.

— Нога? В кровь? Ну и что ж? Сочувствую, девочка, но все равно… Где она у тебя стерта?

— Как же «все равно»… когда на самом сгибе большого пальца стерта!

— Понимаю… Бывает… Ну что ж, и во время спектакля может случиться. Но если все-таки танцуешь, не вышла окончательно из строя, так живи, радуйся, сияй, улыбайся…

Наташа и все четыре ее партнера рассмеялись и, подобравшись ближе к артистке, стали перечислять всевозможные испытания, какие приходится им сносить. Вера Георгиевна слушала молча, по временам кивала головой, — да, верно, совершенно верно, все это ей отлично известно…

— И все-таки, — прервала она затянувшиеся жалобы, — извольте улыбаться! И никто не должен знать, что скрывается за вашей улыбкой: пальцы, стертые в кровь, суровая каждодневная тренировка, или вот эти ваши мокрые полотенца, или что другое… Улыбка, — и старая артистка говорила теперь с особой значительностью в голосе, — наша улыбка — это венец огромного труда в искусстве!

Она ласково потрепала Наташу по еще влажному плечу, посоветовала, что делать со ссадиной на пальце, когда она вернется домой, поклонилась и ушла, забыв на спинке стула пуховый платок.

Поднялся и аккомпаниатор, стал собирать ноты. Тут вошел в комнату Кузьма. Жестами упрашивая всех оставаться на своих местах, он сказал:

— Минуточку! Послушайте, что я вам скажу…

И так любили здесь старого дядю Кузьму, почтенного сторожа, хранителя всей истории и всех легенд балетного искусства, что с почтительностью дожидались его замечаний.

— Помню, как Вера Георгиевна танцевала в первый раз «Спящую»… Ты слушаешь, Наташа?

— Да, да, конечно, дядя Кузьма.

— Как сейчас помню… А глядел я на тебя из-за двери… Все бы ничего, да кончик не тот!

— Кончик? — удивилась Наташа. — Какой кончик, дядя Кузьма?

— Самый последний. Ты так и скажи Вере Георгиевне… А хоть и сам скажу ей, все равно. Вот это место… Ту-ту-ту-ти, ту-ту! — пропел он, как мог, финальные такты. — Не тот кончик! — стал объяснять Кузьма Наташе и ее четырем кавалерам. — Ты вдумайся, рассуди: чего добивается вот этот самый молодой человек, вот этот называемый принц? Он, конечно, тебя и так водит и этак — и на «рыбку» тебя с лету ловит, и на турах поддерживает, и вокруг пальца своего обводит… У него, одним словом, разные подходы, а интерес один, думка такая: как бы тебя, молодую и прекрасную принцессу, от всех других женихов на себя перетянуть!

Молодой артист, занятый поддержкой танцовщицы в последних тактах, согласился:

— Правильно, дядя Кузьма.

— А она, между прочим, кто такая? Она же еще совсем девочка, а никакая не невеста! Она на вас, на всех четырех, ноль внимания, фунт презрения. Ей бы только с вами поиграть — и весь разговор.

— Верно, верно, дядя Кузьма! — согласилась и Наташа.

— Так какое же ты имеешь право в последнюю минуту глядеть на него так, будто обещаешься ему, вроде вот-вот предпочтение ему сделаешь? — сурово спросил он и даже ногой топнул. — Девочка ты, девочкой и оставайся!

В это время Вера Георгиевна вернулась в класс за забытым платком.

— Никакого предпочтения! Одна шалость!.. Ясно? — убеждал Кузьма, еще не замечая артистки. — Так и Вера Георгиевна, как сейчас помню, танцевала это самое в пятнадцатом году…