Арон Эрлих - Жизнь впереди

Смех одолевал ее со все большей силой. Сквозь влажные с улицы, наполовину сомкнувшиеся ресницы едва проступали зрачки, полные веселого блеска.

— Ой, не могу… А это знаете, кто ему удружил? Это ему родная мама придумала.

— Блоху звать Сашей? — опрашивал Толя, терпеливо дожидаясь, когда девочка успокоится. — Почему? Какую блоху?

И вот уже перед ними была коричневая дверь с тем самым номером, вытравленным на медной пластинке, за которым живут Наташа, ее дедушка и бабушка. Все трое постояли тут, пока история с блохой не была доведена до конца.

Оказывается, блохи на грызунах разносчики самой страшной болезни — чумы. Русские ученые убили чуму: создана прививка против болезни, уносившей десятки и сотни миллионов жертв.

— Но блохи… Вы сказали: «Блоха, которую звать Сашей…» При чем тут блоха?

— А при том! Очень даже при том! Вы понимаете…

Оба мальчика, подчиняясь неприметным и милым движениям ее рук, придвинулись к ней ближе, еще ближе и слушали…

Блохи уже не рассадники смерти, наши ученые заставляют их теперь не губить жизнь, а охранять ее. Сашина мама — специалистка именно по блохам, и когда ей посчастливилось открыть совершенно новую блоху, никогда никем не виданную, еще не имеющую имени, она назвала ее Сашей, в честь сына, тоже будущего бактериолога. Она приучает насекомых под именем «Саша» быть летучей прививкой против чумы…

Они не нажимали кнопки звонка и не стучались в дверь, а дверь сама собой открылась перед ними.

— Что ж вам все в коридоре болтать! Заходите в комнату, — сказала им с порога бабушка.

Наташа, наскоро посовещавшись с бабушкой за перегородкой, захватила полотенце, мыльницу и скрылась.

Снова Алеша был в той самой комнате, всматривался в рояль с бронзовыми украшениями, в металлическую синюю вазу, в которой уже больше не было засохших полевых цветов, в акварельный портрет над письменным столиком. Почему он ступал сейчас так неслышно, так осторожно, приподнимаясь на носки, и переговаривался с Толей совсем односложно и шепотом?..

Вернулась Наташа. Утираясь полотенцем и ежесекундно выглядывая из-за него, она с каждым разом становилась все светлее, даже волосы ее как будто зазолотились больше прежнего.

Потом она принесла таз и кувшин с водой, поливала гостям своим на руки, объяснив, что в умывальную им было бы слишком далеко — туда по коридору только на мотоциклетке или по крайней мере на велосипеде ездить.

Потом бабушка угостила всех обедом.

За столом Наташа призналась, что больше любит встречаться с посторонними, чем с товарищами из своей школы или с артистами: от своих никогда не услышишь такого, чего сама не знаешь… Другое дело — ребята из чужой школы.

— Хоть вас взять: сколько уже разного я узнала с вами! И хорошего, и… всякого.

— Как? И плохого?

— Нет, не плохое… — замялась она. — Не плохое, а… А что ж вы думаете! — решилась она быть откровенной. — Я все отлично вижу! И только потому, что все вижу, и плохое и хорошее, только поэтому я прощаю каждому его слабости.

— Например? — заинтересовался Толя и перестал есть.

— Что же ты такое видишь? — спросил в свою очередь Алеша.

— У тебя? Вижу нетерпимость, жадность. Готов всех локтями расталкивать. Все тебе мешают будто бы…

— Я? Жадный?

— Очень. И самолюбивый, обидчивый… Чуть что — вспыхиваешь, как спичка, и бежишь, и прячешься.

Алеша растерялся от этих слов и от взгляда Наташи, колючего в эту минуту.

— А вы, Толя… вы… Ну, почему вы такой молчаливый, скрытный? Но, правда, вам я все-все прощаю, потому что вы много читаете, много думаете, любите музыку… А ваш Коля, наоборот, чересчур легкий человек, он весь нараспашку, но мелет языком невесть что. Кажется, он часто и сам не знает, что подвернется ему на язык в следующую минуту. Болтунишка! Но с ним, правда, весело и легко…

— А «блоха»? — спросил Алеша.

— Что «блоха»?

— «Блоху» как ты охарактеризуешь?

Несколько секунд Наташа в недоумении водила взглядом с одного гостя на другого и вдруг рассмеялась, погрозила Алеше пальцем.

— Ты про Сашу спрашиваешь? Про студента? Ну, он совсем взрослый, ничего я про него не думала. Он чересчур взрослый для меня, а ты… Вот видишь! Видишь! — воскликнула она снова с ноткой упрека в голосе. — Какой ты завистливый, злой мальчишка!..

Покончив с обедом, Наташа тотчас пересела из-за стола к роялю. Она ударила по клавишам, прибавляя к силе рук вес всего корпуса и раз за разом нажимая на педали. Рояль гудел. Даже бронзовые узорные выступы у изогнутого светящегося бока наполнились музыкальным громом. Девочка вопросительным взглядом провожала Толю, осторожно перебиравшегося в угол: знает он или не знает эту вещь?

Потом она бережно склонилась над клавиатурой и еле-еле перебирала пальцами. Она как будто помешивала звуки, как будто пробовала на ощупь их теплоту. Музыкальные фразы повторялись, но теперь они доносились как бы издалека.

— Что это? Знаете?

— Рахманинов, — ответил Толя.

— Верно! — обрадовалась девочка.

Алеша меж тем сидел на диване и размышлял над брошенными ему упреками.

Толя спросил, где Наташа учится музыке.

Конечно, у себя в школе, ответила она, музыка у нее в школе такой же обязательный предмет, как русский язык, танцы, алгебра, физика…

— А что?

Нет, ничего, так… Толя хотел лишь сказать, что она уже порядочно играет…

Наташа вновь следила за Алешей проницательным и колючим взглядом. Он нашел в себе достаточно храбрости, чтобы выдержать этот взгляд до конца. «Завистливый? Жадный? Локтями он работает?..» Да! И ничуть не стыдится, потому что не понимает дружбы, которой швыряются направо и налево, чтобы всем по всему свету хватило. Дружба — так дружба: все вместе и все пополам! Но никогда и ни за что в жизни он не скажет ей этого, как сказал однажды Толе. Пусть она сама увидит это, если может. Пусть она поймет это без всяких слов, по одним глазам, почувствует в его голосе, хотя бы речь шла о погоде. Например: «Снег идет!» Да, можно вот так просто сказать два слова: «Снег идет!» — а утаить за этим столько, что в целый час не расскажешь. Шел снег, а они вдвоем с Толей все сидели и сидели в садике на скамейке, все ждали ее и даже не замечали, что плечи, колени, рукава у них побелели. Она сама потом рукой в перчатке обивала с них обоих этот снег… Помнит она это? Ну-ка, пусть подумает: что это все значит? Пусть хорошенько подумает!

Так мысленно убеждал Алеша, а вслух говорил совсем о другом.

— Время как бежит! — сказал он. — Вот уже я вожатый, а Толя — староста. Староста! — повторил он, вслушиваясь, и рассмеялся. — А с тобой, Наташа, седые люди разговаривают, как с равным товарищем, как со взрослой артисткой!

Девочка поднялась из-за рояля. Худенькая, тоненькая.