Арон Эрлих - Жизнь впереди

Толя в коридоре, давно заждавшийся, двинулся к другу медленными, вкрадчивыми шагами, вопросительно и тревожно вытянув ему навстречу голову.

Прежде из года в год Алеша устраивал после каждого экзамена с высоты балкона на седьмом этаже феерию воздухоплавания: отслужившие свое прямое назначение листки с «билетами» служили материалом для этих опытов. Алеша по возвращении с экзамена домой непременно уничтожал эти «билеты» с криками торжества и восторга, он даже изображал нечто вроде исступленного дикарского танца — ритуал освобождения от школьных оков. Почти физическое наслаждение испытывал он, разрывая на части бумажную пачку и развевая мельчайшие ее клочья по ветру.

В этом году бабушка, когда он возвращался после экзаменов, выпрашивала бумагу для хозяйских, кухонных надобностей. Алеша отказывал ей, но и не буйствовал больше на балконе. Он сберегал теперь «билеты», он складывал программки в особую папку, он сохранял их, как реликвии, как памятные материальные свидетельства своего нового, сознательного труда в школе, одновременно тяжелого и сладостного…

Так постепенно отложены были на память «билеты» по географии, физике, зоологии, химии, Конституции СССР. И вот уже впереди оставались последние, завершающие экзамены — история и литература.

В день истории Алеша освободился очень рано и дожидался Толю на школьном дворе.

Ребята гоняли по солнечному двору футбольный мяч. Как давно уже Алеша не пробовал силы в игре! Пожалуй, он теперь плохой «нападающий»… Незаметно он втерся в чужую игру и только начинал входить во вкус, только ощутил в себе первые искорки беспокойного и счастливого азарта, как его окликнул Сережа Анисимов, спросил, где Харламов.

— А я откуда знаю!

— Поищи. На экзамене он уже был и ушел. А его, понимаешь, директор спрашивает.

— Ну, а я тут при чем?

— Чего же ты сердишься, не понимаю. Обращаюсь к тебе, как к товарищу, ну!.. Надо его срочно найти. Сходи-ка, Громов! Сходи скоренько за ним домой и приведи. Живо!

— Охота была! Да не пойду я за ним. Ну его совсем!

— Директор спрашивает! Понимаешь?

— Мало ли что! Ничего я не понимаю, — ответил Алеша и вернулся в игру.

Но несколько минут спустя его снова позвали, — на этот раз его окликала в окошко Татьяна Егоровна. Он отправился к ней, выслушал ту же просьбу: необходимо срочно разыскать Колю Харламова и привести к Александру Петровичу.

— А почему… почему я?

— Кто же лучше тебя, близкого друга, знает, где его искать! — сказала заведующая учебной частью. — Правда ведь?

Алеше надо бы признаться, что никакие они больше не друзья. Но тогда пришлось бы долго объясняться, а может быть и оправдываться перед Татьяной Егоровной. Скрепя сердце он согласился исполнить просьбу.

Алеша выполнил поручение, как парламентарий, посланный в неприятельский лагерь.

С порога, по старой пионерской привычке, он по-военному вытянулся, как полагалось в особо важные и официальные минуты, и коротко и сухо изложил дело.

Наступила пауза. Коля был смущен и сказал растроганно:

— Спасибо… Спасибо, Алеша!

Тогда Алеша круто повернулся и ушел.

Харламов вскоре нагнал его, шел вместе с ним, рядом с ним, и удивлялся: зачем он вдруг понадобился директору?

Алеша ответил, что не знает, ничего не знает. А только Анисимов и Татьяна Егоровна велели: разыскать и привести!

Странно!

Алеша согласился, что очень странно, тем более что ему сказано было — срочно!..

А в это время в кабинете директора школы происходило объяснение между Александром Петровичем, завучем и классной руководительницей седьмого «А».

Евгения Николаевна выложила все, что думает о Коле Харламове, она высказала также свои предположения о причинах, вызвавших развитие столь неприятных особенностей в душевном складе этого очень одаренного мальчика. К сожалению, ей ни разу не довелось встретиться с его отцом. Но мать Коли она хорошо знает и, кажется, может утверждать, что на помощь в семье Харламовых в разумном воспитании мальчика рассчитывать не приходится. Пятерки, неизменные и действительно блестящие успехи Николая Харламова в школе безнадежно вскружили голову мамаше…

Александр Петрович слушал молча, с суровым видом.

Тогда вмешалась Татьяна Егоровна.

— Я знаю одно, Александр Петрович, — сказала она, — я знаю, что даже взрослые люди с установившимся характером и то меняются, поддаются влиянию, становятся лучше или хуже.

— Спасибо за открытие.

Татьяна Егоровна, возбуждаясь все более, продолжала:

— Образ мыслей и общественное поведение и все душевные качества — это не врожденные свойства. Нет! Не врожденные…

— Еще раз спасибо… Но и это тоже мне отлично известно, Татьяна Егоровна. Скажу вам больше: мы с вами, именно мы, педагоги и воспитатели, несем главную ответственность за формирование характера, за развитие коммунистических навыков у молодежи. И в поведении их, и в мышлении… Так давайте будем прививать эти навыки и бороться с другими, антиобщественными, некоммунистическими… Я нисколько не сомневаюсь, что вы полностью разделяете со мной эту мысль. Но о чем же тогда спор? Объясните, пожалуйста, в каких грехах вы хотите непременно меня уличить?

— В одном. Только в одном: в несправедливом, в непродуманном, простите, в непедагогическом отношении к Харламову, одному из самых лучших наших учеников…

— Вот как!

— Да, вы наказываете его слишком. Юноша выдающихся способностей…

— Я наказываю?.. Давайте по крайней мере внесем ясность. В чем, собственно, выразилось наказание? Харламов провалил немало порученных ему общественных дел, и под конец, когда он оказался также никуда не годным старостой литературного кружка… пришлось снять его. Только и всего? Простите, я не вижу в подобном наказании никакой излишней жестокости, ничего, кроме самого необходимого.

— Нет, не так… не так просто, Александр Петрович. Переменить старосту было необходимо… Но при этом махнуть рукой на мальчика, как на совершенно безнадежного… ожесточиться против него, как вы… Видеть, как все больше учеников сторонятся от него, избегают его, и не принимать никаких мер, как вы… Так упорно, так непримиримо наказывать его своим нерасположением, как вы… Вот о чем я говорю, если вы хотите полной ясности… И чего я не могу понять в вас, как в педагоге, по отношению к этому… такому…

— Знаю! — с раздражением помог своей собеседнице директор. — «По отношению к юноше таких выдающихся способностей», вы хотите снова напомнить мне. Но разрешите прибавить к этому: и выдающегося, даже какого-то воинственного самомнения. Думаю, это развилось в нем в результате педагогического, — иронически усмехнувшись, подчеркнул он, — с младших классов безудержного захваливания… Я наказываю слишком? Может быть… Но болезнь уже так запущена, что необходимы сильнодействующие средства…