Арон Эрлих - Молодые люди

И с чувством блаженного слияния с оркестром, с малейшими замедлениями и убыстрениями темпа, принцесса лепит пируэты, арабески, батманы, то увлекая за собой птицу, то подчиняясь ей и следуя за нею. Летучий свист флейты и легкие, певучие, нежнейшие фиоритуры кларнета зеркально отражаются на сцене в зримых образах, трансформируются в пластические узоры, слитные, сотканные из виртуозных движений, за которыми, однако, нельзя почувствовать ни малейших усилий.

Принцесса Флорина — олицетворение женственности, всей поэзии любви и преданности — поет непринужденными и четкими пластическими рисунками тела своего о том, как прекрасен человек.

С многочисленных подковообразных выгнутых этажей-ярусов, из длинных параллельно удаляющихся в глубину линий партера хлынул радостно отдавшийся в сердце, волнующий шум. После каждой из вариаций — мужской и женской — он все усиливался, все нарастал. А когда классический дуэт завершился блистательно исполненной кодой, праздничный гром в зале долго не смолкал, задерживая движение спектакля…

Счастливая, сияющая, с крупными, выступившими над слоем грима каплями пота Наташа подымалась по железным ступенькам лестницы обратно на этаж с артистическими уборными. Не торопясь она снимала с лица грим, освежилась одеколоном, медленно потом переодевалась, складывала аккуратно свои вещи в чемоданчик. Снизу все еще доносилась музыка. Торопиться было некуда. Окончится спектакль, а публике еще минут пятнадцать — двадцать толпиться у вешалок… Толя не сразу поспеет к артистическому подъезду.

Все рассчитала Наташа, но никак не могла предугадать, что Юрий Михайлович, сам он, Сатрап, представлявшийся ей главным препятствием на ее театральном пути, — он придет по окончании спектакля за сцену, будет искать ее, будет долго благодарить ее…

— А чем вы не угодили Александру Леонидовичу? — с внезапной озабоченностью спросил он.

— Не знаю… Об этом, думаю, лучше у него самого спросить… Вон он! — набравшись решимости, шепнула она Сатрапу, увидев Румянцева, направлявшегося через фойе к выходу. — Позовите его! — все так же шепотом взмолилась она.

И мгновение спустя Румянцев должен был оглянуться на оклик.

— Вот! — сказал и ему худрук балетной труппы, слегка поклонившись в сторону Наташи. — Специально пришел поблагодарить: превосходная Флорина!

Румянцев вежливо улыбнулся худруку, — да, он тоже находит сегодняшнее исполнение Флорины весьма удачным.

— Было бы что танцевать, товарищ Румянцев! — дерзко и весело объявила она. — А уж я справлюсь, и вы это отлично знаете.

Румянцев покосился на худрука с особой, иронической усмешкой, молчаливо приглашая его убедиться, как иной раз от малейшего успеха, от первой же неосторожной похвалы у нынешней молодежи начинает кружиться голова. Но Юрий Михайлович столь же молчаливо отверг этот призыв к осуждению юности, он ответил заслуженному мастеру классического танца упрекающей гримасой, а к ней, к начинающей артистке, вновь оборотился с уважением и заинтересованной выжидательностью: может быть, молодая танцовщица хочет еще что-нибудь сказать?

Все вместе продолжалось какую-нибудь секунду, но Наташа успела уловить малейшие оттенки этого мгновенного и немого обмена мыслями. Ничего нового сказать она не пожелала, и тогда худрук приободрил ее еще решительнее:

— Вероятно, вы правы, — заметил он. — Во всяком случае сегодняшняя ваша Флорина безупречна.

— Спасибо, — озаряясь гордостью, поблагодарила Наташа и решилась пожаловаться: — Но Флорина — единственный свет в моем окошке, Юрий Михайлович! Да и ту я танцевала сегодня первый раз в сезоне.

— Почему же прекратились репетиции «Бахчисарайского»? — спросил худрук, обращаясь уже к Румянцеву.

— Я объяснял вам.

— Простите, запамятовал… Что у вас там не получилось?

Румянцев с сожалением, с огорченной и сочувственной ужимкой, как человек, поставленный в крайне затруднительное положение, ответил:

— В свое время, Юрий Михайлович, я докладывал вам подробно, а сейчас, извините, и сам уже не помню.

— Но все-таки, хотя бы в самых общих чертах, — решительно потребовала Наташа. — Я ничего не знаю, а я вправе знать.

Румянцев уже без тени недавней снисходительности, спокойный и надменный, пожал плечами. Обращаясь только к заведующему балетной труппой, точно Наташи здесь и не было, он сказал с достоинством:

— Вы, конечно, помните, я сам хлопотал, чтоб Субботиной дали роль. Это была моя инициатива. Я работал добросовестно. Могу сказать — не жалел ни времени, ни сил… Но!.. — Он повернулся к своей бывшей партнерше. — Извини, Наташа, тебе еще рано выступать в главной роли… Не получилось!

— Но что же именно? Что не получилось? — вспыхнув всем лицом, настаивала она. — Скажите, Александр Леонидович — что у нас с вами не вышло?

Глаза ее, как всегда после грима, особенно жарко сверкали, пылали щеки.

— Я хорошо запомнила все, что вы говорили мне о моей Марии. По-видимому, Юрию Михайловичу вы сказали совсем другое?

Она понимала, что именно сейчас, в эту минуту, вот в этой нечаянной очной ставке с Румянцевым перед заведующим труппой, решается ее будущее. И, понимая это, она боролась настойчиво, решительно, отчаянно, — от тайных, понятных только одному Румянцеву угроз, прибегла к столь же скрытным примирительным убеждениям.

— Ну, Саша! — пересилив себя, она назвала его прежним, товарищеским именем и почти умоляюще взглянула на него. — Забудем всякие глупости и обиды…

— Вот что, товарищи! — вмешался худрук со своими обычными твердыми, хозяйскими интонациями в голосе. — Вы доверьтесь оба моему арбитражу. Назначим новую репетицию, я приду посмотрю… И мы тогда с вами вместе, Александр Леонидович, окончательно обсудим, решим… Согласны?

Румянцев с легкой улыбкой смотрел себе под ноги. Наташа теперь жадно следила за ним, она мысленно внушала ему: «Одумайся Саша!.. Не может быть, чтоб ты сам не стыдился всего, что говоришь… Да ну же, Сашка!.. Будем опять работать вместе, и я все забуду».

Фойе опустело. Лишь изредка через зал пробегали последние, задержавшиеся после спектакля артисты.

— В театре у нас три Гирея, — лениво цедя слова, произнес наконец Румянцев. — Признаюсь, я не вижу оснований менять свое решение. Но вы, Юрий Михайлович… если вам так сильно хочется… вы можете сделать пробу с любым из двух остальных Гиреев. Желаю успеха!

Он откланялся и ушел.

«Конец! — поняла молодая танцовщица. — Это конец! Я проиграла свое сражение… Какой Румянцев негодяй!» Она стояла перед худруком с низко опущенной головой.

— Пойдемте, — услышала она и почувствовала, как Сатрап притронулся к ее локтю.

Они медленно двигались знакомыми лестницами, переходами, коридорами. Оба молчали. И только там, где ему надо было свернуть к своему служебному кабинету в боковом подъезде, он взял ее за руку, сказал: