Арон Эрлих - Молодые люди

Но, едва начав, она тут же умолкла, улыбаясь и щурясь куда-то в пространство.

— Да! Так вот, я говорю… — продолжала она после долгой паузы, но уже совсем другим, как будто печальным, точно жалующимся голосом. — Был прекрасный вечер, Толя. Был. Прошел. И не вернется… Видите, я все Алешу вспоминаю, его словами пользуюсь… Ну, так вот: если правда, что я сегодня, как сам наш Сатрап сказал, безупречно станцевала Флорину, то только потому, что был у меня этот незабываемый, этот счастливый, этот дорогой мне вечер!.. Ну что ж… — снова оживилась она. — Был и прошел? Да? Ну и пусть! — воскликнула она. — Будут еще другие вечера, еще более прекрасные. Будут! Будут! Будут! — повторяла она, как заклинание, повторяла с торжественностью и вызовом. — Будут они!.. Есть? — и она потянулась к нему через стол со своим бокалом, чтобы чокнуться.

— Есть! — согласился он, хотя ничего не понял и, подчиняясь ее строгому приказу, ни о чем не расспрашивал.

Как много столиков вокруг, и все заняты. В узких проходах между ними снуют официанты в белых куртках с черными галстуками бабочкой и официантки в кокетливых, нарядных фартуках с узорными нагрудниками, с зубчатыми, крепко накрахмаленными матерчатыми коронками на головах. Но нет никакого дела Толе и Наташе до всей ровно гудящей толпы вокруг, как и толпа эта решительно не обращает внимания на двух молодых людей у дальнего столика возле стены. Пусть они, счастливо улыбаясь, прижимаются грудью к разделяющей их мраморной плите столика, стараясь как можно больше сократить меж собою расстояние, — никто не взглянет. Пусть лица их поминутно меняют свое выражение и кажется, будто над головами обоих венчиком света сияет счастье молодости, — никого в переполненном зале это не занимает.

А уже взамен металлических, серебристо сверкающих судков, вместо опустевших и испачканных соусом тарелок, ненужных более фужеров и опорожненной бутылки из-под вина на мраморной плоскости расставлены ваза с пирожными, другая ваза — с цветами, крошечный на подносе самоварчик с кофе, чашки, десертная посуда.

Толя мельком глянул на часы, — два часа уже сидят они здесь, за маленьким столиком под лампой с оранжевым платком.

И эти два мгновенно промелькнувших часа были полны необыкновенных открытий.

В воображении своем Толя всегда соединял Наташу с Алешей. За столько лет он привык к этой мысли. А когда Алеша уезжал со специальным поездом на Восток, Толя вполне уже уверился, что давняя детская привязанность его друзей развернется в настоящее большое чувство. С завистью наблюдал на вокзале Толя, как Наташа долго, до самого конца длинной платформы, шла вслед за удаляющимися вагонами, все махала платочком, — и такая грустная, такая нежная улыбка была у нее на лице… Вот счастливец Алешка! Толя завидовал ему и радовался за него.

Но нынче Наташа — может быть, потому, что чуточку захмелела, — открывала все свои тайны подряд, в том числе и про Алешу. Оказывается, она никогда не относилась к Алеше иначе, как к брату, как к другу, сверстнику, — с самого первого дня встречи в пионерском лагере и до сих пор…

Услышав это, Толя вовсе не огорчился, как ему хотелось, а, совсем напротив, очень даже обрадовался. Показалось — в сознании вдруг совершенно зримо все прошлое качнулось, дрогнуло, перевернулось. Дивясь собственным чувствам, он напомнил Наташе, что есть на свете такая игрушка — картонная трубка с окуляром. Смотришь в такую трубку одним глазом, плотно сожмурив другой, и перед тобой яркий, причудливый рисунок из разноцветных камушков: кружочки, вписанные в них треугольнички, ромбы, перекрещивающиеся линии, и все вместе складывается в законченный стройный узор. Стоит только чуть-чуть повернуть трубку — все разваливается, рушится, распадается, но в следующий миг само собой складывается в новый, еще более прихотливый рисунок из звездочек, трапеций, конусов… Случалось Наташе когда-нибудь видеть такую игрушку?.. Ну вот!.. Нечто подобное, кажется, произошло сию минуту с его мыслями, чувствами, представлениями, мечтами… В общем, все перевернулось!..

И в самом деле чудом была тайна, внезапно открывшаяся ему в собственном сердце.

Так вот почему он всякий раз, как видел Алешу и Наташу вместе, испытывал странную, непонятную, глубоко запрятанную грусть! Думалось — попросту ему завидно и хочется, очень хочется, чтоб и самому поскорее встретилась где-нибудь милая девушка. Он искал ее. Он мечтал о ней. А это, может быть, вовсе и не было скрытой, сдерживаемой завистью, а самой обыкновенной, только неосознанной, ревностью?.. Ну конечно так!.. Конечно!.. Иначе откуда бы взялась эта внезапная радость в груди, это озаренное безудержными надеждами ликование на сердце?

Боже сохрани, ни словом, ни намеком он не обмолвился обо всем этом девушке, но со все возрастающей силой утверждался в своих чувствах под лучистым, ласкающим взглядом Наташи.

А тут еще она, наливая в чашки кофе из спиртового самоварчика, неожиданно спросила:

— А почему вы не поинтересуетесь, про какой я вечер такой торжественный тост закатила?

— Вы приказали — никаких расспросов.

— Ну, мало что!.. — И она рассмеялась, быстро и лукаво покосившись на него.

Тут же она деловым тоном стала объяснять, что кофе надо пить очень сладкий и крепкий, без всякого там молока или сливок, другого она не признает.

— Смотрите, делается это так… Вот!

Она набросала в небольшие чашки по пять кусочков сахару, принялась энергично размешивать, а когда поверх горячего, все еще дымящегося черного кофе образовалась пенистая, с мельчайшими вздувающимися радужными пузырьками шапка, бережно поставила одну чашку перед Толей и придвинула к себе другую.

— Вот теперь готово!.. А пирожного какого вам хочется? Можно эклер?

Он сказал, что можно эклер — и ни слова против сладкого кофе, которого не любил.

Официант погасил лампу у соседнего, опустевшего столика. И тут лишь Толя, оглядевшись, заметил, что зал заметно поредел. Значит; кафе вот-вот закроют на ночь, придется уходить. Жаль!

— А помните еще, Толя, — отхлебнув из чашки раз-другой, спросила Наташа, — помните, как мы с вами на концерт ходили?.. Пианистка в белом платье, ваш Рахманинов, ваш любимый Шуберт… А потом, — уже медлительным, опять чуточку грустным тоном продолжала она, — потом пустынная ночная Москва, только мы с вами вдвоем, мы одни в целом городе!.. И помните — контора в одном из закоулков? Так странно выглядели аккуратно расставленные канцелярские столы со всеми письменными принадлежностями за большим нечистым окном, кажется, даже с паутиной в верхнем углу… Помните?

Он закашлялся, поперхнувшись кусочком пирожного, торопливо запил из чашки и снова с изумлением взглянул на Наташу. Кажется, картонная волшебная трубочка еще раз повернулась; опять с шумом распадались, рассыпались, сверкая, цветные камушки и опять складывались в новый узор, но уже совсем особенный, невообразимый в своей прелести и неожиданности… «Быть того не может!» — едва не вскрикнул Толя — так прекрасен был этот новый, сверкнувший перед ним узор… Спросить? Но она строго предупредила, она потребовала, чтоб никаких расспросов… Но она же и посмеялась потом: «Мало что!» Спросить!..