Николай Горбачев - Битва

Теперь затеянный Валеевым разговор вновь вернул ее против воли к тому прежнему утреннему состоянию: беспокойство, тревога всплыли острее, усилились, и Лидия Ксаверьевна, слушая Валеева, его размеренные фразы, вновь пыталась безуспешно разобраться в этом состоянии — откуда и почему оно?

— Вот и задержали Георгия Владимировича в столице, — шевельнулся на переднем сиденье Валеев, — думаю, по этой же причине.

— Да-да! — подхватила Лидия Ксаверьевна, сознавая, что молчание ее уже граничит с неприличием. — Поэтому задержали. Он звонил, сказал не прямо: мол, должны передать что-то по радио — поймете!

— Совершенно верно! Я уж так, Лидия Ксаверьевна, состорожничал! Заявление тоже слушал. Сразу позвонили Моренов и Фурашов; выходит, и они догадались. Думаю, роль Георгия Владимировича в этом будет немалая.

— Хорошо, что возвращается… — другим тоном, тихо проговорила Лидия Ксаверьевна, выдавая то сокровенное, что явилось ей сейчас: почему-то представилось вдруг важным, что Егор возвращается, прилетает домой, хотя она совершенно не отдавала себе отчета, почему это было важным. Быть может, шевельнулась смутная надежда: вот Егор приедет — и все тотчас отступит, канет в пропасть ее состояние. И она призналась: — Какая-то тревога, Федор Андреевич… Сама не знаю.

Валеев не нашелся сразу, что ответить, молчал с минуту, насупив темные, лаково лоснившиеся брови. Да, он молчал, застигнутый врасплох, думая невольно о женской интуиции. Собираясь на аэродром, он позвонил дежурному по полетам, чтоб окончательно уточнить время прилета, и тот сообщил, что самолет на подходе, однако «ноль первому» неважно, сердце вроде беспокоит, мол, командир экипажа передает «личные наблюдения»: «ноль первый» попросил из аптечки валидол… «Ноль первый» — генерал Сергеев, и Валеев, закончив разговор с дежурным, позвонил в госпиталь, распорядился, чтоб на всякий случай выслали санитарную машину на аэродром. Начальнику госпиталя сказал:

— Машину пусть поставят недалеко, но и не на глазах, — может, и не понадобится.

— Понял, ясно, — с готовностью ответил начальник госпиталя.

Сделав такие распоряжения, Валеев, однако, тогда же решил не говорить ничего Лидии Ксаверьевне, резонно подумав: авось все обойдется. Теперь же, после признания Лидии Ксаверьевны, он усомнился: так ли, верно ли сделал, не сказав ей ничего?

Почувствовав, что молчание затянулось, Валеев, стараясь придать своему голосу оживление и бодрость, поводя крепкими плечами, сказал:

— Думаю, Лидия Ксаверьевна, для тревог оснований нет. Вот сейчас встретим Георгия Владимировича — и все развеется, успокоится, войдет в свою колею. Да и мы его ждем, — Валеев слегка, чтоб не переступить за грань, улыбнулся, — как пророка! Дел накопилось…

— Дела у вас, кажется, никогда не переводятся, — чтоб поддержать разговор, отозвалась Лидия Ксаверьевна: она, занятая своим, не уловила валеевского минутного сомнения, не догадалась, что́ он утаил от нее.

Шумно вздохнув, будто в груди у него напряглись и сжались мехи, Валеев сказал:

— Ох, догадываюсь, Лидия Ксаверьевна, теперь новая в них определится струя! Не легче — труднее будет!

Сидевший до этого момента молча Максим, ростом обещавший пойти в отца, а лицом, чертами, схожий с матерью, такой же светлобровый, чуть скуластый, с небольшим мягким носом, но, как и отец, порывистый, быстрый, звонко возвестил:

— Вижу самолет! Вон, точно над горизонтом, левее «колбасы»… Видите?

Самолет действительно показался, будто довольно отчетливая клякса на бледной сини неба, левее полосатого, легко полоскавшегося на ветру конуса.

Было душно, каленый жар наносило волнами из глубин степи, уходившей за горизонт, и в этом жаре, солнечном нещадном блеске сейчас, в конце апреля, улавливались истончавшиеся запахи трав, засыхавших на корню.

Самолет словно завис в знойном воздухе, безуспешно пытаясь дотянуть до посадочной полосы. Он весь сверкал, будто расплавился и вот-вот прольется, стечет на полосу жидким ослепительным белым металлом. И сама посадочная полоса, казалось, испарялась на глазах, будто неведомо как оказавшаяся здесь полоска льда: густое марево курилось живым паром.

Валеев беспокойно оглядывался на складские строения, вытянувшиеся цепочкой метрах в двухстах отсюда: он пытался определить, подъехала ли санитарная машина. Дежурный, которого Валеев остановил взглядом, когда тот вновь заикнулся было о самочувствии Сергеева, в сдержанной готовности застыл рядом с Валеевым, тоже раз-другой оглянулся, стараясь понять беспокойство генерала. Наконец, чуть наклонясь к Валееву, спросил тихо:

— Вы машину, товарищ генерал? Просили доложить — прибыли на случай… За складом горючего встали.

Валеев кивнул, отворачиваясь и успокаиваясь. Наблюдал, как подруливал самолет, подтягиваясь ближе к стартовому пункту, как потом, чихая, глохли один за другим двигатели. Солдаты в комбинезонах подкатили легкий железный трап. Все, кто, спасаясь от зноя, толпились в ожидании под тентом, знакомые и не знакомые Лидии Ксаверьевне, военные и гражданские, мужчины и женщины, кучно, будто спаянные жарой и единой целью, пошли к самолету. Максим вырвался вперед — хрупкая, в цветной безрукавке фигура его была уже возле трапа. Лидия Ксаверьевна видела, как из овального проема на трап первой ступила женщина с двумя детьми — она держала их за руки. К трапу шагнул какой-то офицер, сграбастал радостно в охапку детей. Сгибаясь в невысоком проеме, появился и Сергеев, и Лидия Ксаверьевна, как только он выпрямился на верхней ступеньке, увидела и бледность, и какую-то землистую нездоровость на его лице, заторопилась в охватившем ее волнении. У трапа рядом с Максимом раньше ее оказался адъютант Любочкин, только что подъехавший на машине.

Заметив и Максима, и Любочкина, Сергеев улыбнулся, но вымученно и хрупко, видно стараясь превозмочь боль, не показать вида, стал спускаться. Вытянувшись, адъютант отдал честь, принял из рук Сергеева портфель и сверток. Максим протиснулся меж людей, встал у ступенек, возбужденно жестикулировал, что-то говорил отцу радостно.

Лидия Ксаверьевна не только видела, как нетвердо, будто на ощупь, Егор спускался по трапу, она сейчас больше ощущала, что с ним творится неладное, что он, должно быть, с трудом, на пределе держится — уж она-то знала, как бы он в ином состоянии вел себя: сбежал бы, перемахивая через ступеньки, улыбался бы всем лицом от избытка чувств. Уже сойдя, Сергеев гладил Максима, прижавшегося к его боку, пожал руку подошедшему Валееву, потом положил большепалую ладонь на плечо Лидии Ксаверьевны — пальцы вздрагивали, — кивнул, смаргивая, — мол, здравствуй, — и сказал негромко для нее: