Николай Горбачев - Битва

Щелкнула задвижка замка, открылась дверь.

— Ладно, Рената Николаевна, спасибо. А я вам позвоню, позвоню!

Захлопнулась аккуратно дверь — Катя ее прикрыла осторожно. На цыпочках, неслышно, подошла к раскладушке Милосердовой и замерла, вытянувшись, определяя, спит ли Маргарита, не разбудили ли ее. Милосердова видела ее сквозь полусомкнутые ресницы, боясь пошевелиться, боясь выдать себя.

Катя, верно, сделав вывод, что Милосердова спит, наклонилась над постелью, сдержанное ее дыхание теплым легким дуновением коснулось щеки Милосердовой, и в следующий момент Катя осторожно натянула байковое тонкое одеяло на открытое ее плечо и, выпрямившись, на цыпочках пошла на кухню…

Милосердова слышала и не слышала, что там, на кухне, делала Катя: словно какая-то жилка лопнула у нее в груди, и слезы легко, вольно хлынули из глаз, она не вытирала их, только подвернула к лицу полу халата — пусть льются не на подушку…

У Ярославского вокзала, несмотря на вечернее время, на закатный час, царило столпотворение. Солнце скатилось за крыши дальних построек, за кирпично-красное прокопченное депо; лишь шпили на башенках вокзала, четко рисуясь на фоне белесого неба, еще сияли расплавленным золотом да ребристая стеклянная клетчатая крыша депо полыхала стылым багряно-вишневым пламенем, а человеческие потоки на перронах у электричек, у длинной пристройки пригородных касс, возле гранитных ступеней вестибюля станции метро не редели.

Попав в один из таких живых потоков, Милосердова пробиралась, с трудом пересекая плотную человеческую струю, бесконечно текущую к перронам с сумрачными козырьками навесов; ей надо было выйти к остановке трамвая — общежитие, куда она спешила, находилось в Крестьянской слободке.

Возвращаясь по вечерам от девочек Фурашова к себе в общежитие, она всякий раз неизменно попадала в толчею у Ярославского вокзала. Здоровье Марины шло на поправку, и Милосердова больше уже не ночевала там: в этом не было нужды, да и занятия на курсах дальше уже нельзя было пропускать. Она торопилась: теперь за полночь будет сидеть в общежитии над книгами и записями в тетрадях, на рассвете прихватит всего часа три-четыре сна, встанет, побудет на занятиях, а после опять к Фурашовым…

Пересекая поток, лавируя среди людей, спешащих к перронам с сумками и авоськами — после работы, отправляясь домой, за город или на дачу, люди запасались всем необходимым, — Милосердова, видя перед собой только скользящих, торопливых людей, одетых в разные пестрые одежды — костюмы, платья, кофты, — думала как раз о том, что у нее сложились сердечные, доверительные и дружеские отношения с Катей, они с каждым днем обретали большую теплоту и душевность, и что, напротив, несмотря на все ее усилия, на прежней мертвой точке застыли отношения с Мариной. Так она сейчас и определила: «на мертвой точке»…

Занятая своей заботой, Милосердова не видела ничего, что делалось в нескольких метрах от нее, не увидела она и группку военных, человек восемь, сбившуюся у стены вокзала рядом с чемоданами и разным домашним скарбом куда-то едущих целыми семьями пассажиров. Поток здесь, у стены вокзала, поредел, но она бы, однако, так и прошла, не задерживаясь, не обратив внимания на этих военных; она и пассажиров со скарбом отметила лишь потому, что много было женщин и детей, они стояли, сидели на узлах, дети бегали, устраивая какие-то шумные игры.

— Маргарита Алексеевна! Маргарита Алексеевна!

Голос, дважды позвавший ее, обрадованный, удивленный — всю эту гамму она успела уловить, — показался ей знакомым, остановил ее, и она оглянулась. К ней скорым шагом шел военный, загорелый до кофейного оттенка, улыбаясь чуть смущенно, застегивая на ходу форменную тужурку. Милосердова еще не угадывала в первую секунду, кто этот военный, но он явно шел к ней, легко обходя встречных; увидела она и ту группу, от которой он отделился, — они все сейчас глядели сюда, на него и на нее.

Военный еще был метрах в пяти, и она наконец узнала Гладышева, и у нее ёкнуло сердце: откуда он взялся? Надо же такой встрече произойти! Она знала, что он учится в академии не в Москве, но у нее никогда не было желания разыскать его, даже просто написать ему. Более того, она думала как-то: а вдруг он узнает, что она в Москве, разыщет ее, станет приезжать, досаждать, но вот до сих пор, до самого этого момента, как говорится, бог миловал — и на́ тебе, встреча.

— Здравствуйте, Маргарита Алексеевна! Как я рад, что увидел вас, заметил в толпе, — заговорил Гладышев на ходу, приближаясь к ней. — Рад! — Он остановился в метре от нее, точно не решаясь подойти ближе, и, улыбаясь, руки опустил по-военному вдоль синих с красным кантом брюк.

Почувствовав его нерешительность, она подала руку, и он пожал ее.

— Здравствуйте, Валерий… Вот, не знаю вашего отчества. Извините… — Она смутилась, испытывая замешательство оттого, что не знала его отчества; Гладышев возмужал, она видела по его погонам — он капитан, и, значит, теперь его назвать просто Валерием явно неловко. А она, выходит, в свое время не удосужилась узнать его отчество, он для нее был Валерием, да и только. Лейтенант Валерий Гладышев, смешной, неуклюжий, явившийся когда-то к ней на квартиру с объяснением в любви…

Гладышев, видно, решил помочь ей выйти из стеснительного положения, подхватил:

— Пустяки, Маргарита Алексеевна! Так даже лучше — просто Валерий. Без официальности. — Он держал ее руку, не выпускал. — Как вы живете? Я ведь знаю, вы на курсах, грызете новую науку…

— Какая наука! Будущий лаборант…

— Так поздно возвращаетесь с занятий?

— Да, поздно, но не с занятий…

— Вот как! Извините, Маргарита Алексеевна, похоже на допрос…

— Почему же, — она легонько высвободила руку, — секрета нет. Девочки Фурашова здесь живут, пока к отцу на полигон нельзя, школы нет… Заболела Марина. Вот помогаю.

— Знаю, что он там…

Улыбка, которая все время держалась на губах Гладышева, вроде бы чуть вспыхнула, подогретая усилием, но тут же сошла, сникла; в глазах улыбчивость тоже пропала, полусуровость застыла в них. Милосердова лишь теперь осознала, что сказала, и пожалела о сказанном. Они продолжали стоять, и люди обходили их, обтекали. Гладышев молчал, точно осмысливая то, что она сказала, вскинул выгоревшие на коричневом лице брови.

— Да, знаю, что он там… — повторил он, но прозвучало это не весело, а глуховато, сдержанно. Однако он с усилием приободрился, кивнув в сторону своих товарищей, с чуть искусственной веселостью сказал: — Мы вот как раз оттуда, со стажировки… с полигона проездом… в академию… Жаль, не знал, что встречусь…

— И что же бы, Валерий?

— Зашел бы перед отъездом к нему, привет бы привез… — Он с грустной улыбкой смотрел на нее. — Есть время, провожу, Маргарита Алексеевна… Кстати, вам куда?