Николай Горбачев - Битва

Потом им показали кроликов, тех, которых взрыв застиг снаружи, не в окопах, — обугленные, черные тушки с вытекшими глазами, с ушами, свернутыми, скрюченными от жара. Но то, что предстало глазам в окопах, в ходах сообщения, вызвало у Умнова омерзение: одни животные были окровавлены, точно кровь им выдавили изнутри, сквозь кожу, она спеклась, шерсть слиплась — кролики валялись бездыханные, придавленные к стойкам, присыпанные землей, другие еще выказывали признаки жизни — истерзанные, побитые и очумелые, в серой, дурно пахнувшей слизи, слабо шевелили лапами, дико таращили огненные глаза.

При виде лошади и быка, к которым их подвезли в конце осмотра, Умнов уже не подошел близко к окопу, остался у машины. В обвалившемся окопе бык лежал и, кажется, еще дышал; шерсть его опалена, живот непомерно вздулся, голова запрокинута, глаза вытекли, из мокро-красных глазниц, из ноздрей и ушей еще сочилась кровь. Что было с лошадью, Умнов не стал смотреть; когда те, кто все же пошел поглядеть, вернулись обратно к машинам, прозвучал сухой винтовочный выстрел — добили быка. Выстрелили всего один раз. Лошадь, как догадался Умнов, была мертвой, добивать ее не пришлось…

Эпизод этот не всколыхнул чувства Умнова, возможно, потому, что все увиденное на полигоне за эти часы потрясло его в полной мере и такая малая добавка, по существу, уже ничего не значила.

Обед, когда их привезли в чистенький, благоустроенный городок, прошел торопливо и невесело, даже Звягинцев был минорно-сдержанным, не шутил, без обычной собранности, рассеянно слушал того, с бородавкой, ехавшего в машине, — он оказался генералом и без защитного костюма, в форме, выглядел совсем молодо.

Весь обратный путь Умнов чувствовал утомленность, расслабленность, говорить не хотелось: сидел в кресле с полузакрытыми глазами, и в ушах его жил не вибрирующий гул двигателей за иллюминаторами, а неведомо почему родившийся, воскресший натяжный грохот ракеты; грохот, казалось, растягивали, разрывали и одновременно его как бы стремительно, с убыстряющейся скоростью уносили ввысь… Нет, Умнов никогда не был свидетелем горного обвала, но ему тогда в самолете до реальности чудилось — обвал… И он, замерев в кресле, слушал с напряжением этот родившийся грохот — он периодически повторялся в ушах, точно там невидимо прокручивали магнитофонную ленту. И другое, тоже до странности нелепое, происходило в нем — перед глазами наигранно улыбчивый Звягинцев, бодрячком ходивший по бетону вдоль загородки с флажками, чуть хриплый его голос: «Всего маленькая штучка… Вон по тот поясок уложилась!..» Она, эта фраза, будто прилепилась, и Умнов заведенно про себя повторял ее, шевеля беззвучно губами…

И новое вставало перед ним.

Вернувшись из той поездки, он с головой окунулся в формирование «чудно́го» отдела и во многих мелких и крупных вопросах, которые захлестнули его, требовали решений, мало-помалу забывал увиденную тяжелую картину, отвлекался от неприятных ощущений.

В один из тех дней и пригласили их с Борисом Силычем в Кремль. Сообщили об этом накануне вечером — они уже собирались по домам. Бутаков, одетый в плащ, но без шляпы, не выразил ни удивления, ни особой радости; положив трубку на аппарат, сказал:

— Завтра в десять совещание в Совмине. Вам тоже быть.

…Председательствовал один из заместителей Предсовмина. Умнов знал его лицо по портретам — усталое, сосредоточенное.

— Вопрос у нас один. Речь идет о письме группы маршалов в Центральный Комитет. Кое-кто из вас уже ознакомился с ним. Главный смысл письма вкратце сводится к тому, что, по представлению авторов, сейчас уже — а в перспективе тем более — назрела, видимо, крайняя необходимость создания противоракетной системы. Доказательства — бурное развитие и накопление стратегических ракет в ряде стран агрессивных блоков НАТО, СЕАТО, СЕНТО… Отсюда возникает и другая, как следствие, мысль: развитие ракет ставит под сомнение значение в будущем авиации и морского флота… Точнее, бомбардировочной авиации и надводных кораблей. Насколько эти проблемы взаимосвязаны? Представляется, что в этом таится возможность для серьезного изменения численного состава армии. Вот круг вопросов. Давайте обсудим сложившуюся ситуацию и, если удастся, выработаем точку зрения.

Обсуждение оказалось горячим, взрывчатым. Выступивший маршал Янов поддержал письмо, присоединился к высказанной в нем озабоченности, но и сказал о сохранении стратегической авиации: «Бомбардировщики есть, есть к ним и бомбы. Значит, подумывая о журавле в небе, нельзя отпускать синицу, которая в руке…»

Были и сторонники резких мер — только противоракетные системы; другие вскакивали, возражали: «Ребенка с водой выплеснуть хотим!»

Поднялся адмирал — по четыре шитые звезды на погонах двубортного кителя; поначалу спокойно, без вдохновения, вроде бы даже равнодушно, как показалось Умнову, доказывал значение и роль надводных кораблей. Закончил речь неожиданно, оборвав ее, а потом вдруг сказал уже в сильном возбуждении:

— Мы не можем принять точку зрения, выраженную в письме. В нем от начала до конца, извините, ерунда. Вот! — И сел.

Лишь мимолетная болезненная тень скользнула по чисто выбритому спокойному лицу председательствующего; что же, выдержка у него была завидная, он ровно, как ни в чем не бывало, сказал:

— Но следовало бы выразить отношение к позитивной части письма, а именно — к противоракетной системе.

Звягинцев весь вспружинился, откидываясь от стола, из рукавов пиджака выпростались отменной белизны манжеты, он засветился от предвкушения того, что скажет, что ждет их всех, собравшихся. И действительно, сказал грудным голосом, густо и врастяжку, с какой-то даже веселостью:

— А что, Петр Еремеевич, мы уже выразили отношение! Спорить, конечно, можно, но надо быть реалистами. Министерством создан отдел по новой тематике. Надеемся вскоре развернуть его в ОКБ — станет головным разработчиком. Кстати, возглавляет новое направление, — он круто развернулся в сторону Умнова, — доктор наук, лауреат Государственной премии Сергей Александрович Умнов. Прошу любить и жаловать!

Да, Звягинцев сиял, сверкал, лучился довольством, и все это было не наигранно, искренне, и это видели все, и он был рад поведать об этом всем и с удовольствием это сделал.

— Ну что ж, практический ответ, принимаем к сведению, — сказал председательствующий и чуть приметно кивнул Умнову, как бы приветствуя его.

Затихнувший было спор разгорелся с новой силой, точки зрения разделились, атмосфера накалилась: за столом люди отчетливо размежевались, возникли обособленные очажки, замкнутые в группах разговоры. Чтобы как-то овладеть, верно, обстановкой, зампред, молча слушавший переговоры, поднял глаза на Бутакова: «Может, вы, Борис Силыч?»