Вильям Гиллер - Тихий тиран

— Скажите, Георгий Васильевич, — Манукянц почувствовал, что у него пересохли губы, и облизал их языком, — если начальник лжет своему подчиненному, он тем самым совершает должностное преступление и попадает под действие статьи Уголовного кодекса или только морального?.. А?

— Что такое?! — Брови у Клепанова полезли вверх.

— Вчера я разговаривал с Фирсовым…

— С кем? — побледнел Клепанов.

— С первым секретарем областного комитета партии Палладием Алексеевичем Фирсовым, — громче повторил Манукянц.

— Вы что, с ума сошли? — выдохнул Клепанов. — Да вы понимаете, что…

— Кажется, начинаю понимать, что вы нечестный человек! — гневно выкрикнул Манукянц.

— Ну, дорогой мой, — протянул Клепанов, беря себя в руки, — так мы с вами не сработаемся.

Он глубоко и даже печально вздохнул.

— С товарищем Фирсовым я говорил не только об этом, — сказал Рубен Тигранович. — Еще и о том, что вы игнорируете решения исполкома, утверждающего списки новоселов.

— Ах, вот как! — Клепанов грохнул кулаком по столу. — Так вы еще и кляузник?! Я буду с вами разговаривать не здесь, а в кабинете следователя!

Манукянц почувствовал, как снова кольнуло в сердце. Он молча смотрел на Клепанова, а тот совсем потерял самообладание:

— Я не хотел предавать гласности эту историю, но теперь я не буду молчать…

— Какую историю? — почему-то шепотом спросил Манукянц.

— На мое имя поступило два письма, из которых ясно, что вы за взятки предлагали некоторым гражданам…

Последних слов Клепанова Рубен Тигранович уже не слышал. Внезапно, как в самолете, резко набравшем высоту, у него заложило уши, потом вся комната поплыла. Клепанов, размахивающий руками, стал зыбким и растянутым, как при рапидной съемке. И он мягко, словно в сено, опустился в сияющую бездну небытия.

Крупина с раздражением взглянула на часы: Богоявленская опаздывала уже на двадцать минут, а Тамара Савельевна любила точность во всем. И тут же она подумала, что раздражение ее вызвано не столько отсутствием пунктуальности у Богоявленской, сколько ею самой вообще. Это открытие в какой-то мере напугало: Крупина вдруг поняла, что не сможет быть объективной, а разговор предстоял нелегкий.

Она снова раскрыла диссертацию. Диссертация была пухлой и весила, несомненно, килограмма полтора. Подумав об этом, она усмехнулась и начала медленно перебирать гладкие листы — почти каждая страница пестрела пометками: «В чем смысл абзаца?», «Общие рассуждения…», «Давно известно!», «Мысль не проявлена!», «Вывод бездоказателен», «Сократить в три-четыре раза», «Проценты не сходятся…» Это ее раздражение, ее неудовлетворенность обрели форму кратких и хлестких приговоров на полях.

В дверь осторожно постучали. Вошла Елена.

— Извините, ради бога, Тамара Савельевна! — смущенно произнесла она. — Я, кажется, опоздала?

— Да, — сухо подтвердила Крупина, — на двадцать минут.

— У меня сегодня свободный день, — опустила глаза Богоявленская, — закрутилась по дому, и, как назло, ни одного такси…

— Садитесь, пожалуйста, Елена Васильевна, — перебила Крупина. — Разговор у нас будет долгий и…

— И малоприятный? — докончила Богоявленская.

Она села, достала из сумки пачку американских сигарет и маленькую зажигалку в виде бутылочки кока-колы.

— Забавная вещица! — Крупина потянулась к зажигалке. — Можно взглянуть?

— Конечно! — Богоявленская поспешно протянула ей зажигалку. — Это мне брат привез, из Штатов. Он часто ездит за границу. Если вам нравится…

— Дареное не дарят, — усмехнулась Крупина. — Так вот, Елена Васильевна, я прочитала вашу диссертацию, и она мне не понравилась. Я там кое-что написала, на полях. Пожалуйста, просмотрите… Но заранее извините, если резковато.

Елена читала замечания Крупиной внимательно, изредка кончиком языка облизывала губы, вздыхала, даже как будто всхлипнула разок.

— Как же мне теперь быть? — осторожно отодвинув диссертацию, спросила она наконец.

— Не знаю, — пожала плечами Тамара. — Не могу понять вашей спешки, Елена Васильевна!

— Почему же спешка? У меня истекает срок… Не торчать же мне в аспирантуре еще год!

— Вот как! — скривила губы Крупина. — Следовательно, вы полагаете, что двадцать минут позора при защите лучше?

— Неужели все так ужасно плохо? — чуть слышно спросила Богоявленская.

— Ужасно не ужасно, но плохо. Если то, что вы сочинили, и есть кусочек науки, я готова отречься от нее. Ни в какой другой области знаний нет такого урожая на диссертации, как в медицине… И большинство их — макулатура. Сотни тонн прекрасного сырья для целлюлозной промышленности.

— Я докладывала на проблемной комиссии и никак не предполагала…

— Что именно вы не предполагали? — любезно спросила Крупина.

— Во всяком случае, там существенных замечаний не было.

«Ну вот, сейчас начнет давить авторитетами областного масштаба», — устало подумала Тамара.

— Хорошо, — спокойно сказала она, — не будем спорить. Это, право же, становится неприличным, все-таки речь идет о научной работе, а не о вечернем туалете… Скажите, сколько статей вы опубликовали?

— Восемь! — поспешно ответила Богоявленская.

О публикациях она не беспокоилась, их было больше, чем требовалось, а дядя Гена — академик Богоявленский — обещал пристроить еще одну в солидный московский журнал. Крупина еще не знает главного ее козыря, а то подумала бы, прежде чем рубить сплеча.

— Правильно, вы опубликовали восемь статей. Восемь разных названий, а содержание, извините, почти одно и то же.

Елена с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не закричать: «Плевать я на тебя хотела, ясно?.. Я все понимаю, ты просто копаешь под меня, потому что я… потому что я…» Ей захотелось расплакаться, зареветь, как в детстве, когда взрослые чем-нибудь обижали ее, а она не могла ни возразить, ни отомстить.

— Спорных положений, Елена Васильевна, вы избегали… А бесспорные стары как мир… Как мир до потопа.

«Не голос, а какой-то ржавый вентилятор!» — с испугом подумала Богоявленская, чувствуя, как замирают ее возмущение и протест от этого жестяного скрежета.

— Неужели моя работа хуже других? — машинально возразила Елена, ощущая внутри себя глухую, непроницаемую пустоту.

— Мы не в продовольственном магазине, Елена Васильевна, — сорвалась у Крупиной грубость, — там можно выбирать… Пожирнее, попостнее… Может быть, и не хуже некоторых ваша работа. Но мне хочется, чтобы она была нужной людям, а не покрывалась паутиной на полках.

Богоявленская не слышала последних слов Крупиной. Она сидела с лицом, выражающим полнейшее внимание, но с ужасом чувствовала, что вот-вот начнет засыпать. Она поспешно поднялась и, с трудом подавляя зевоту, неестественно бодро сказала: