Анатолий Галиев - Расколотое небо

— Так, — только и сказал он, не дослушав Афанасия. — Благодарю за службу!

— Рад стараться! — по-солдатски прокричал Афоня, выпятив грудь, и хотел щелкнуть каблуками, но от босых пяток стуку не получилось.

Поручик огляделся, замахал рукой. Из-за бугра показались всадники, покатились к аэроплану. Было их человек десять, все молодые, в зеленых полевых погонах на серых шинелях, обрезанных снизу для того, чтобы сподручнее было ездить верхом. За ними вышагивал верблюд, мохноногая уродина с мозолистыми коленками. Меж горбов колыхались притороченные бурдюки, плоская жестяная банка, в которой перебулькивала жидкость.

— Ты отдохни, милый, — сказал Афанасию поручик.

Афоня отошел чуть в сторону, спросил одного из приехавших:

— Из Баку, что ли?

Молоденький конопатенький солдат покосился на него хмуро, ничего не ответил, потащил к поручику фанерный сундучок. Только тут Афанасий обратил внимание, что приезжие торопливы и не очень-то разговорчивы. Поручик открыл сундучок, вынул из него ключи разводные, слесарный инструмент, сразу же полез копаться в моторе, ловко вздернув капот. Двое помогали ему. Остальные разошлись кругом аэроплана, сели на корточки, поставив винтовки меж колен, поглядывая вокруг, будто еще ждали кого-то.

На Афанасия они внимания не обращали, и от этого ему стало немного обидно: как-никак стерег. Застучали молотки, это починяльщики, разъяв обшивку и добравшись до внутренностей аэроплана, забивали дыры в баке выстроганными из палки клинышками. Офицер, помогая зубами, соединял провода. Тут же поснимали с верблюда бурдюки и жестянку, начали лить в горловины нехорошо пахнувшую жидкость, потекло желтое тягучее масло. Опорожненные бурдюки полетели на землю. Завертели пропеллер. Офицер сидел в кабине, кричал непонятные команды. Мотор загрохотал, задымил едким газом, офицер вылез, сказал:

— Все в порядке…

На краю станички показались любопытные, часть солдат побежала к ним, закричала:

— Не подходи! Опасно для жизни!

Поручик покосился на Афоню, отошел в сторонку, свистнул. Оставшиеся быстро собрались вокруг. Что он негромко говорил, Афанасий не расслышал, но прислушиваться не стал: дело военное. Только теперь он понял, что аэроплан вот-вот улетит. От этого стало как-то нехорошо.

Батюшки! Да ведь в заднем гнезде он забыл торбу! И там еще фунта три окорока, краюха хлеба пшеничного, три луковицы. А главное (грешным делом, Афоня собирался к вечеру смотаться на плес, порыбачить), два крючка фабричных, леса двухжильная, поплавки, сам мастерил!

Афанасий побежал к аэроплану, ткнулся взглядом в спины солдат (те на него не смотрели, склонившись, разглядывали бумажную карту), полез в кабину. Торопясь, дернул торбу, из нее посыпалось. Леска запуталась, замоталась вокруг железной загогулины на днище кабины. Афоня сел на коленки, не дыша, начал разбирать.

Аэроплан дрогнул, но он не обратил на это внимания. И тут-то вдруг над его головой хрипло, непонятно закричали, забухали рядом частые выстрелы, завизжал нечеловечески, видно подраненный, конь. Громко щелкнуло — и в стенке, рядом с Афоней, образовалось круглое отверстие, из которого торчали лохмотья и щепки. Пуля, что ли?

Афоня ошарашенно, разинув рот, соображал, но никак не мог сообразить. В уши ударил такой грохот, что их будто кулаком заглушили! Все вокруг заревело, затряслось, задвигалось, поехало. Царапая руки, хватаясь за края кабины, Афоня высунул голову и заорал благим матом. Но фуражка поручика, торчавшая в передней кабине, даже не повернулась. От блестящего винта садануло ревом и ветром, Афоня задохнулся.

Аэроплан быстро бежал по земле, шатаясь и подпрыгивая. Позади к краю степи скакали на конях давешние солдаты, за ними бежал освобожденный верблюд. А еще дальше, растянувшись в длинную цепь, вслед за аэропланом неслись конники, их было много, над головою посверкивали шашки, а с бугра строчил и строчил прямо по Афоне пулемет!

«Отче наш, иже еси!»

К горлу подкатил комок. Затряслось, понеслось, взвыло. Куда-то косо вниз ушла земля, упали и покатились белая церковь, камышовые крыши, серая речная вода.

«Мати пресвятая богородица!»

Прямо спереди возникало пузырчатое, здоровенное, как белая скирда, пуховое облако.

«Помилуй мя, грешного!»

Афоню обдало сырым теплым духом. Туман накатил на него. Стало трудно дышать. Запели ангельские трубы.

«Помира-а-аю!» — зашептал Афанасий и, чувствуя, как все тело его становится дряблым и ватным, запрокидывая голову, пополз вниз, беспамятный…

Сколько он пробыл в беспамятстве, сказать трудно. Но когда очухался, тихо заплакал. Со всех сторон беспощадно дуло, босые ноги коченели, тело под холщовыми портками, под ситцевой рубахой пошло пупырчатой, гусиной кожей. От гуда и трясения мутило, голова шла кругом. Под ногами, толкаясь, то и дело двигались стальные педали, могли защемить. Афоня уцепился за борта, подтянулся и устроился на креслице.

Как сквозь кисею, разбирал: спереди, далеко за перегородкой, качается затылок поручика, не обернется, идол! В лицо Афони сек тугой, больной, как нагайка, воздух. Он хрипло прокричал, зовя. Фуражка не обернулась. Ори не ори, разве услышит? Вниз смотреть Афанасий боялся.

Закрыв глаза, начал думать: кто стрелял по ним? Отчего поручик так быстро улетел? Может, красные прибежали верхами к станичке. Тогда как же бабка будет? Отберут ведь все. И бати нету.

Додумать не успел, аэроплан стал боком, Афоню кинуло вниз. Больно ушибло подбородок. Он невольно высунул голову из кабины, глянул ошалело. Внизу — батюшки! — необъятный камышовый разлив. Желтые, коричневые прошлогодние камыши пятнала яркая весенняя зелень. Видно, не все камыши успели выкинуть листья. Вода была всюду, но не светлая, морская, а мутная, глинистая, кое-где даже черная, как деготь. Сколько видел глаз, разбегались широкие и узкие протоки, ерики, рукава. Кое-где на островках торчали деревья. Ветер гнал по камышам шелковистые ровные волны, от шевеления заросли меняли цвет. И еще (Афанасий не мог ошибиться) темными текучими облаками носились птицы, их было множество, не сосчитать. С воды снимались, Афоня узнавал по полету, стаи крякв и чирков. Отмахивали белыми крыльями, разлетаясь в испуге, цапли. Даже сквозь стрекот мотора пробился мощный птичий гвалт.

Камыши раздались, на широкой протоке стоял маленький сверху корабль, серый, видно военный. Из трубы стлался рыжий дым.

Аэроплан начал разворачиваться, кренясь. Афоня изо всех сил схватился за борта, держался, упираясь. Неведомая сила била и толкала его снизу, стремясь выкинуть. Однако через мгновение уже та же сила давила на его плечи, всаживая в кабину. Совсем рядом под колесами замелькали, сливаясь в полосы, камыши.