Вячеслав Бучарский - Зеленый остров

— Фамилия-то как будто знакомая, — припоминая, Поликарпов сблизил рыжеватые гусеницы бровей. — Но… меня никто не предупреждал, я не готовился. Вы прямо от станка ко мне?

— Да у меня это… свободное время.

— А, значит, вы в вечернюю смену, — Поликарпов понимающе кивнул.

На том бы и закончить вступление да приступить к делу, то есть выяснению биографии героя, но у Игоря по инерции вырвалось:

— Нет, я в дневную… У меня простой. Станок поломался… Там его ремонтируют, а я вот выбрал время и…

— Когда станок ремонтируют, надо рядом быть. Как же, ведь станок-то ваш! — Зеленоватые глаза Поликарпова раскрылись широко, удивленно. — Впрочем, вы извините. Как-то уж очень неожиданно… Значит, побеседовать хотите?

Волнение, жар, трепет — все это, только что наполнявшее душу Игоря, вдруг улетучилось — остались только стыд и досада. И ни одного из заготовленных для Героя Социалистического Труда вопросов Игорь уже не мог припомнить. Он молчал, пристыженно глядя себе под ноги.

— Знаете что, молодой человек, — мягко заговорил Поликарпов. — Сейчас беседовать с вами я никак не могу — работать надо. Вы приходите в конце смены, добро?

В одном корпусе с кузницей, в параллельном крыле был литейный цех. Туда и забрел в рассеянности Игорь, огорченный неудачным разговором со знаменитым кузнецом.

Было и здесь на что посмотреть. На формовочном участке, точно дети, играющие в песок, ерзали на коленях пожилые мужчины, выглаживали, выравнивали ладонями земляные формы и присыпали их стенки серебристым графитовым порошком. Вагранка, где плавили чугун, высилась, подпирая крышу, возле торцевой стены. Металл из нее разливали дважды в неделю, но Игорю опять не повезло: не застал он этот самый торжественный для цеха час.

Когда Игорь вернулся на токарный участок, мастер Лучинин уже сидел за своим «капитанским» столом. Сердито насупив брови, он подозвал Игоря. Тот трусливо поплелся к столу, ожидая очередной разнос. Однако Лучинин не стал ругаться.

— Ну, братец-кролик, предлагается ответственнейшее поручение. В школу сегодня пойдешь. Как представитель нашего участка, ясно?.. Значит, должен отмыться и одеться поприличнее. И выступишь там. Расскажи про нашу работу, про наш коллектив так, чтобы у этих школяров глаза загорелись, ясно?

Игорь, поглощенный расшифровкой многозначительных намеков Егорычева, не сразу поверил мастеру.

— Я не могу идти, — осторожно заметил он. — Токарь-то я паршивый…

— Ничего, ничего! — напирал Лучинин. — Раз я тебя посылаю, значит, так надо! Ты не про себя там рассказывай, а про коллектив. Ну, а язык у тебя подвешен хорошо, это я знаю. Вот, пойдете с Сергеем Коршунковым и Зоя с вами. А потом заметку об этой встрече в газету бухни, раз у тебя блат в редакции имеется…

Последние слова Лучинина Игорю не понравились. Но разве объяснишь мастеру, насколько все не так, как ему кажется! Никакого блата нет, а есть уважение специалистов, профессионалов к его литературному таланту. Ну, а что касается заметки, то это — мысль! Ради такого стоит сходить в школу. Тем более — с Серегой Коршунковым.

Как и договорились, Игорь и Коршунков встретились у подъезда пятиэтажного дома, где жила Зоя. Дом имел общий с двумя панельными пятиэтажками двор. Тощие деревца, песочницы с навесами в виде грибков, где визжала детвора, в беседке бренчали на гитарах подростки, на скамейках у дверей подъездов заседали пенсионеры. А неподалеку от подъезда Зои, где был въезд со двора, собралась пестрая и разновозрастная толпа с ведрами.

С пронзительными гудками вкатилась во двор голубая мусороуборочная машина. Не дожидаясь, пока остановится, толпа бросилась за машиной, и самые ловкие успевали еще на ходу вытряхнуть в зловонную ее утробу содержимое ведер.

В старом плащике и нарядной косынке выбежала из подъезда Зоя. Смущенно улыбнулась, пряча за спиной ведро, из которого выглядывала пустая коробка из-под стирального порошка.

— Я сейчас, ребятки, — проговорила она и бочком двинулась к машине.

Коршунков выразительно посмотрел на Игоря и сказал:

— Женщина есть женщина: домашние дела прежде всего!

А Игоря смущенность Зои очень тронула. И когда пробежала она мимо них уже с пустым ведром, он опять вспомнил о размолвке с Зоей и опять подумал, что был тогда ужасно не прав. Никакая Зоя не стерва — обыкновенная женщина, да еще мать, и забот у нее полно. А он хотел свалить на Зою свою вину!

В тридцать седьмой школе, построенной одновременно с восемнадцатой, где учился Игорь, и по тому же проекту, все было то же самое: гардеробная налево, там же, в боковом крыле на первом этаже канцелярия и директорский кабинет, актовый зал на четвертом этаже. И директором здесь была тоже женщина, Нина Павловна Москвитина — лет сорока пяти, с усталым дряблым лицом и натренированно-громким голосом. Когда гости вышли на сцену и расселись за накрытым красным сатином столом, Нине Павловне пришлось несколько раз гневно призывать десятиклассников к тишине и порядку. Наконец зал кое-как успокоился, и директор школы стала представлять гостей.

— Наши гости — передовики ударного труда и активные комсомольцы! — с пафосом говорила в зал директор. — Но еще совсем недавно они были такими же, как вы, школьниками. Вот я прекрасно помню Зоечку Дягилеву. Очень старательная, исполнительная, училась на «хорошо» и «отлично», в биологическом кружке занималась. И вот, пожалуйста, наша Дягилева — лучший контролер завода, руководит комсомольской организацией своего цеха!

Зоя смущенно пригнула голову, щеки у нее пылали. А зал почти не слушал директора. Говор приглушенных голосов сливался в единый все усиливавшийся гул. Для десятиклассников это был последний перед выпускными экзаменами вечер; парней и девчат явно привлекала не официальная часть, а обещанные за ней танцы.

Еще раз пристыдив школьников и пообещав, что самых шумных не постесняется выставить из зала, Нина Павловна передала слово Дягилевой.

Зоя выступать совершенно не умела — это обнаружилось сразу. Трясущимися руками она разложила перед собой тетрадные листки и, заглядывая в них, то и дело сбиваясь, затягивая паузы, стала докладывать о комсомольской жизни на заводе: соревновании комсомольско-молодежных бригад, субботниках и воскресниках, о заводских спортсменах и самодеятельных артистах. Однако необходимого по смыслу агитационного запала в ее речи не получалось: голос Зои звучал робко и порой затихал до полной неразличимости слов. А замирал ее голос, догадался Игорь, от того, что сидевшие в первых рядах остряки — длинноволосые мальчики в джинсах — издевательски подсказывали, опережая Зою, самые ходовые газетные выражения и похотливо прищуривались, оглядывая ее фигуру.