Вячеслав Бучарский - Зеленый остров

— Нисколько. В многотиражках не платят.

— Да? — удивился Сивков. Или прикинулся удивленным. Уж ему-то доверять никак нельзя. — Тогда зачем же уродовался, столько слов навешал?

— Нравится — вот и писал.

— Выходит, ради славы старался! — Сивков понимающе кивнул.

— А что, по-твоему, нельзя?

— Да что ты, Игорек! Давай, давай… Я потом хвастаться буду: вот, с писателем в одном цехе трудился. Здорово писал. Только работал хреново.

— Ты, что ли, хорошо работаешь? Каждый шаг в рублях высчитываешь.

— А у нас, товарищ корреспондент, социализм пока еще. Каждому по труду, как говорится. И про мою работу никто ничего плохого не говорил.

— Ну и работай на здоровье! — огрызнулся Игорь.

— А ты, значит, будешь писать?

— Буду.

— Ну, пиши, пиши… Вранье-то, оно, должно быть, прибыльнее честного труда…

И Сивков удалился — с разведенными по-бабьи локтями, исполненный чувства собственного достоинства, он медлительной поступью отправился в столовую.

Игорь был бледным, как лист бумаги. «Ну почему — вранье? — беззвучно выговаривали его губы. — Ну как же — вранье?»

Разве вранье — те недавние вечера, когда он, отказавшись от прогулок по акациевой аллее, сидел в кухне, исписывая страницу за страницей. Хотелось рассказать обо всем, что знал, видел, понимал, но все это мучительно не совпадало с заранее придуманным планом рассказа: бывший учитель должен был за столом президиума пожать руку замечательному ученику. Эта сцена казалась Игорю весьма значительной, и потому живое, своими глазами виденное, он отбрасывал, а схему, точно елку, украшал нарядными выдумками. И все-таки в один из вечеров случилось нечто таинственное. Вместо муки и страха завязнуть в путанице событий пришла согревающая волна радости. События в рассказе вдруг сами собой сцепились так, что уже ничего ни выбросить, ни прибавить. Слетела усталость, уже не резало глаза — Игорь вскочил из-за стола и закружился в маленькой кухоньке, потирая ладони в сладостном экстазе.

Он и уснул в ту ночь сразу же. Утром перечитал текст и опять весь сжался от радости: все нормально, все держится!..

— Писатель, а писатель! Идешь, что ли, в столовую? — Склонив набок голову, хитровато улыбаясь, смотрел из-под нависших шалашиком сальных волос Витюня Фролов.

Игорь уставился на него ненавидящим взглядом. И напугал Фролова. Лицо его приняло заискивающее выражение, Фролов затараторил:

— Вообще-то здорово ты саданул! Я понимаю — это не так просто. Я вот даже школу бросил из-за сочинениев. Ну ненавидел это дело просто до смерти! Другое дело — на баяне играть, это для меня удовольствие. А тебе, значит, это самое, сочинять. Я же понимаю! Может, и а писатели когда-нибудь пробьешься, а? Вот бы здорово было! — И Фролов с восхищением заглядывал Игорю в глаза.

Игорь пожалел Фролова: какой он темный, этот Витюня — самого себя уважать не умеет!

— Ладно, сейчас идем в столовку, — оттаявшим голосом произнес Игорь. — Только давай Коршункова подождем.

— Дался тебе этот Коршунков! — с неожиданной злобой выговорил Фролов.

— А что? Чем он тебе не нравится?

— Не знаю, чем только вот так, — Фролов чиркнул рукой по горлу, — не нравится. Тих-хушник!

— Ну, зря ты так. Сережка — отличный парень. Просто он умный, а это не всем по вкусу.

— Да? — язвительно переспросил Фролов. — Оба вы, я чувствую, большие умники. Потому и спелись!.. Ладно, ладно, не буду портить компанию. Куда уж нам, темным! Пойду один… лаптем щи хлебать!

Сутулясь, выставляя то одно, то другое плечо, Фролов зашагал в сторону столовой.

Ровно в двенадцать Сергей Коршунков выключил полуавтоматы, на которых работал, и, дружески улыбаясь, помахал Игорю рукой: дескать, спасибо, что дождался, иду к тебе!

Окно раздачи как бы разделяло два мира, в каждом из которых был свой климат, своя атмосфера и по-своему текло время.

Здесь — трепещущий люминесцентный свет под потолком, несвежие шторы на окнах, засаленные грязными спецовками стены, пол, покрытый вспученным линолеумом, алюминиевые, с пластиковыми поверхностями столы и дешевые, черные от грязной одежды стулья, металлическая ограда с вделанными в нее цветочными горшками, засыпанными опавшей листвой, а в конце ограды, после окна раздачи пост кассира, где за непрерывно ревущим автоматом величественно восседала беззастенчивая Мария Григорьевна, пользовавшаяся при расчетах совсем не той таблицей умножения, что изучают в школе. Длинная очередь беспокойно извивалась, нарушалась, восстанавливалась, шумела, однако волнение очереди Марию Григорьевну не трогало: она в этом зале была как бы послом из другого, действовавшего за окном раздачи, мира.

Там стены были выложены кафельной плиткой. Там господствовала просторная, площадью в два теннисных стола плита, заставленная бачками, в каждом из которых что-то булькало, кипело, парилось — и пар из всех котлов туманно восходил над плитой, а дух распространялся в кафельном пространстве кухни и сквозь окно раздачи выливался в обеденный зал, проникал за его дверь, на лестницу и даже в механический цех. Чтобы попасть в столовую, рабочие цеха мелких серий должны были проходить через механический цех, и, вступая в него, они сразу узнавали этот особенный аромат столовой, такой отличный от всех остальных заводских запахов и так остро напоминавший о доме.

С некоторых пор Игорь входил в столовую с особым чувством — именно с того дня, когда впервые заметил на раздаче молодую светловолосую девушку с правильным овалом лица, широко расставленными серыми (казалось Игорю — очень добрыми) глазами и румяными от жара скулами. Еще Игорю казалось, что ни на кого так ласково она не смотрела, ни для кого так старательно не выбирала (вам пожиже-погуще?), как для него.

Об этом он потихоньку рассказал Коршункову, пока стояли в очереди.

— Что же ты время теряешь? — с веселым упреком воскликнул Коршунков. — Похвали суп и скажи ей, что ты рабкор, хочешь написать про нее в газету. Надо бы, мол, встретиться после работы, побеседовать…

— А ты мой рассказ прочел? — осмелился наконец Игорь.

— Ну как же. Молодец!

— Сивков говорит, это я про тебя написал. Неужели так заметно?

— Вообще-то многие моменты совпадают. Я слыхал, писателям это разрешается. Нельзя же все подряд выдумывать — этак и головы не хватит!

— Конечно. Прототипы были почти у всех литературных героев.

— Вот-вот, ты и предложи этой Маше, чтобы она стала твоей прототипшей.

— Ее Машей зовут? — удивился Игорь.

— Ну, может, Дашей или Пашей… Эти лапушки с раздачи только и ждут, чтобы на них обратили внимание. К тому же с ними не опасно — медосмотр регулярно проходят.

Игорь смолчал, постеснялся возразить Коршункову. И с прежним добрым любопытством смотрел на мелькавших за окном раздачи общепитовских работниц.