Александр Листовский - Калёные тропы

Сидоркин зашевелился, подтянул подпруги и, держа под уздцы, подвел рысью лошадь.

— Отчетливый человек, — сказал Панкеев Бочкареву, когда Гобаренко скрылся из виду. — А то вон золото сидит, уж ходить от жира не может, — кивнул он на Фомичева, который, отирая платком толстые красные щеки, сидел под кустом.

Лес глухо шумел. Легкий ветер медленной волной пробегал по вершинам деревьев, и тогда солнце, проникая сквозь ветви, играло лучами на молодой, яркозеленой траве. Со стороны реки продолжали потрескивать ружейные выстрелы.

Маринка, Дуська и Сашенька лежали в кружок подле санитарной линейки и, сблизив золотистую, черную и русую головы, тихо беседовали. Поодаль вокруг деревьев стояли подседланные лошади, сидели и лежали бойцы первой бригады.

— Ты, Дуся, не обижайся, а я всегда буду тебя поправлять, — прикусывая травинку, говорила Сашенька. — Это уж у меня привычка такая.

Дуська сморщила носик.

— А не все ли равно, как говорить, — с досадой сказала она.

— Если б было все равно, то ученые не писали бы книг, — заметила Сашенька.

— Ну, то ученые, а мы не ученые. Нам и так ладно.

— Как тебе не стыдно, Дуська! — вспылила Маринка, вскинув на подругу красивые сердитые глаза. Ее смуглое мальчишеское лицо покраснело. — Саша-то тебе добра желает, а ты еще задаешься!

— Слова не скажи — всё не так.

— Вот и хорошо, что поправляет. Потом сама спасибо скажешь.

— Ну, ладно! — Дуська улыбнулась. — Правильно говоришь. Я ведь просто так, поспорить люблю… Ты, Саша, не серчай на меня… Девушки, а я вам и не сказала: Сачков-то вчера мне предложение сделал.

— Ну?! — в один голос вскрикнули Маринка и Сашенька.

— Ага! Приходит это, знаешь, сапоги начистил. «Позвольте, — говорит, — Авдотья Семеновна, с вами объясниться…» Постой, что-то он тут чудно́е загнул?.. Нуте-ка. Нет, из головы вон, позабыла… Ну, в общем насчет каких-то уз все толковал.

— А ты что? — спросила Маринка.

— Я? Завернулась и пошла.

— Повернулась, — машинально поправила Сашенька.

— Ну, повернулась. И пошла, ни слова не сказав. Ну его к лешему! Терпеть ненавижу маленьких мужиков. По мне хоть дурак, а только чтоб большой… Правду сказать, они, большие, все какие-то чудаки.

— Значит, по-твоему, и Дерпа чудак?

— Ну, что ты! Только уж больно простой. Даве зашел в околоток. Я чай с сухой малиной пила. «Чего пьешь?» — «Чай с малиной. Хочу вырасти побольше. Малина-то для росту очень даже помогает». А он: «Ну? Что ты говоришь! А я и не знал!»

— Девушки, глядите: вон наши из разведки вернулись, — сказала Маринка, приподнимаясь и глядя в глубь леса, где мелькали между деревьями всадники.

— Кто приехал? — спросила Сашенька.

— Второй эскадрон… Вон Ладыгин едет, — показала Маринка.

— А вот и Вихров! — подхватила Дуська, искоса пытливо глядя на Сашеньку и видя, как у нее в презрительной усмешке дрогнули губы. — Обожаю Вихрова! — умышленно громко проговорила она. — Вот это парень! И умный и росту хорошего. Присушил он мое сердце. Пропала я, девушки!

— Ты вчера говорила, что Дерпу любишь, — сказала Маринка, с улыбкой глядя на нее.

— И его люблю. И Вихрова. Да я их всех люблю. Нет, Тюрина не люблю, — она вызывающе взглянула на Сашеньку. — А так всех обожаю.

— В таком случае, Дуся, ты еще никого по-настоящему не любила, — заметила Сашенька. — Любить можно только одного человека.

— Значит, ты, Саша, считаешь, что всех любить плохо?

— Как любить… Людей вообще надо любить… хороших.

— А что, по-твоему, самое плохое на свете? — помолчав, спросила Дуська.

— Самое плохое разочароваться в человеке, в которого веришь, — отвечая на собственную мысль, тихо ответила Сашенька.

Дуська вдруг стремительно вскочила и, приоткрыв рот, уставилась в гущу леса, где, видно было, подошедший эскадрон располагался на отдых.

— Девушки, а ну, глядите, кто это там весь обвязанный ходит? — всполошилась она. — Ой, мамыньки! Так это ж Сачков! Ахти мне! Он! Точно он! Башка-то как есть вся обвязанная. И как это его угораздило, старого чорта? Ах ты, бедненький, мой, желанный!

Она прихватила лежавшую на траве сумку и, прыгая через кусты, понеслась к Сачкову.

— А ты, Саша, правильно говоришь, что по-настоящему можно любить только одного человека, — немного помолчав, заговорила Маринка. — Я вот с первого взгляда его полюбила. Я никогда не верила, что можно так полюбить. Даже смеялась, когда мне говорили. А оказывается, верно… — Она подвинулась к Сашеньке и провела рукой по ее волосам. — Какая ты, Саша, хорошая. Светлая, как солнышко! — с восхищением заговорила она. — А волосы какие! Мягкие, как шелк. Правду говорят: волос мягкий — душа добрая… Я с тобой ужас какая откровенная. Я тебе говорю такое, чего бы никому не сказала… Нет, еще бы одному человеку сказала. Как я люблю Митю! А тебе случалось любить? — Маринка перевалилась на спину и заложила руки за голову.

Сашенька подняла глаза, подумала.

— Нет, не случалось, — сказала она. — Хотя нет, постой, случалось. Мне нравился один мальчик.

— Кто такой?

— Миша Мусенкович… Он выходил на охоту с собакой и трубил в рог, а у меня замирало сердце, и солнце, казалось, светило по-другому… А потом один человек мне предложение сделал.

— Кто?

— Начальник земельного отдела. Он часто к нам в командировку приезжал. И вот раз осенью приехал, мы картошку копали. Ватная куртка у меня была, передник из мешка сделан — фартуком его называли… Он мне предложение сделал, а я в коровник убежала и всю ночь у коровы на шее проревела… Меня ищут, ищут, а я у той коровы, которую первую научилась доить. Маруськой ее звали. Высокая, черная, а лоб белый…

— Ты что же, отказала ему?

Сашенька грустно улыбнулась.

— Мне тогда и шестнадцати лет не было. Я только на вид была большая.

— Так ты, значит, девица?

— Да, — вся вспыхнув, ответила Сашенька.

— А глаза какие у тебя… глубокие-глубокие, — нараспев сказала Маринка, заглядывая снизу вверх в теплые, лучистые глаза Сашеньки.

— Глубже всех те глаза, которые больше всех плакали, — тихо сказала Сашенька.

— А тебе много плакать пришлось? — участливо спросила Маринка.

— Конечно. Когда растешь без матери, каждый обидит. И вообще мое детство было тяжелое. Я и работала, и училась, и дома все хозяйство на мне лежало. Я ведь совсем еще девочка была. Ну, а условия жизни ты сама хорошо знаешь.

— Ну, ничего, — мягко сказала Маринка. — Теперь все это прошло и никогда не вернется… А как мне хочется подольше прожить и самой все увидеть! — мечтательно продолжала она. — Как ты думаешь, хорошая будет жизнь? Ведь все-таки трудно сейчас.

— Ой, Маринка! — Сашенька присела, прижав к груди смуглые руки. Глаза ее заблестели. — Как бы ни было трудно сейчас, но жизнь будет сказка! — проникновенно заговорила она. — Нет, ты только подумай. Это что-то необыкновенное будет, если понять здоровым разумом. Видишь, мы сами сейчас так близко стоим к тому, что совершаем, что даже не можем отдать себе отчет в величии того, что совершаем!.. Я вот читаю сейчас «Король-уголь» Синклера. Потом ты обязательно прочтешь эту книжку. Ты только послушай! На Западе с человеком считаются, если это миллионер или представитель старинной знати. У нас каждый имеет возможность стать уважаемым, знатным человеком. Все зависит от самого себя. А там нет. О, там только деньги… У нас каждый, кто только способен, может получить образование и стать инженером, профессором или кем только захочет.