Наум Фогель - Главный врач

Я напряженно тренируюсь. Знаешь, какие у меня сейчас крепкие руки? На динамометре легко выжимаю девяносто пять, а иногда, если хорошее настроение, и все сто килограммов. Я научился самостоятельно одеваться, пересаживаться с кровати в кресло и обратно. Сейчас я временно своей каталкой не пользуюсь. Меня уложили в постель и строго-настрого приказали не подыматься. Впрочем, во всей этой истории я сам виноват. Захотелось, видишь ли, самому выбраться на улицу. А у нас выходная дверь с порогом в три ступеньки. Вот я и решил форсировать эти три ступеньки. Но я плохо рассчитал: каталка перевернулась, и я вывалился на тротуар. В результате — несколько невинных царапин и всего-навсего перелом ключицы. А наши врачи переполошились, уложили меня в постель, и теперь лежать мне месяца полтора, не меньше.

Рядом со мной лежит инженер Миша Осадчий. Он все время посмеивается надо мной. Так тебе и надо, говорит, прежде чем экспериментировать, нужен расчет. Если б ты попросил измерить высоту порога, я бы тебе сразу сказал, что центр тяжести твоей коляски будет черт знает где. И ты обязательно перевернешься.

У Осадчего почти такое же ранение, как у меня. У нас много свободного времени. Ведь нельзя всерьез считать работой занятия по рентгенологии… И вот мы изобретаем. Мы изобрели уже множество полезных вещей. Стул, который может подыматься и опускаться. Это делается с помощью очень простого пневматического приспособления, в котором самым дефицитным в настоящее время является резиновая груша от пульверизатора…

Кажется, чего проще: зашнуровать ботинки. А вот поди-ка, попробуй, если твоя стопа далеко и добраться до нее невозможно. Миша придумал остроумное приспособление, с помощью которого можно, не сгибая ног, не только натянуть ботинки, но и зашнуровать. Мы тренируемся на скорость. Я, перед тем как переломить свою несчастную ключицу, натягивал башмаки и зашнуровывал их за полторы минуты. Так что наше будущее представляется нам сейчас не таким уже мрачным… Самое трудное — без санитаров перебраться в коляску. И этот вопрос мы с Мишей уже решили. Во всяком случае действующая модель у нас имеется. Туда, правда, идет три электромоторчика. Но они очень слабосильные, от электропроигрывателей. Поэтому пришлось сделать сложную передачу. Если бы достать более мощные… Но таких здесь нет.

Наша модель обеспечивает движение вверх и вниз, назад и вперед, влево и вправо. Сейчас Осадчий корпит над конструкцией коляски, которая сможет сама подыматься по лестнице. Он уже набросал схему. Это хитрый аппарат. Рядом с колесами опускаются металлические штанги. Они по очереди подымают то задние, то переднее колеса. Главный врач прямо в ужас пришел, когда Осадчий показал ему свои чертежи. «Алишан, — сказал он, — сломал себе ключицу, падая с первой ступеньки. Вы представляете себе, что будет, если он полетит вместе с коляской со второго этажа?»

Вообще у нас весело.

Посылаю тебе газеты с подборкой моих стихов. Не знаю, как они тебе понравятся, но меня они не удовлетворяют. Впрочем, за эти стихи перед читателем несет ответ Полина Александровна. Обрати внимание — газета Хабаровского края. Полина Александровна решила, что я поэт, и вот добилась — мои стихи напечатала газета. А потом — чем черт не шутит! — еще и сборник выйдет. Она угрожает, что доберется до Москвы.

Конечно, стихами можно сказать очень много. Но для этого надо быть настоящим поэтом. А я не настоящий.

Хочу написать большую книгу о госпитальных буднях. Я давно мечтаю об этом, но все не решаюсь…

Привет Яше Стельмаху, Ульяну Денисовичу. На днях я вычитал в журнале, что при ревматическом полиартрите хорошо помогают внутривенные вливания пирамидона. Может быть, стоит ему попробовать для Дарьи Ильиничны? Но ведь он и сам, надо думать, читал об этом. А вдруг не читал?

Привет тебе от моего соседа и друга Миши Осадчего.

Крепко обнимаю.

Твой Сурен».

Алексей прочитал письмо еще раз.

— Хорошее письмо, — сказал Ульян Денисович. — Бодрое.

— Не нравится мне, что в нем ни слова о Галине, — сказал Корепанов. — И об Аране — тоже ни слова. Прежде Сурен в каждом письме писал о них. И бодрость его не нравится мне. Напускная. Я ведь Сурена знаю.

Никишин стал центром внимания отделения. Алексей не понимал, почему. Конечно, здесь какую-то роль сыграла история с Чернышевым. Все хорошо помнили, что Никишин спас этого парня. А может быть, привлекательная сила Никишина была в другом? В характере — веселом и бесшабашном? Как бы то ни было, но вокруг него всегда были люди. А разве, когда он был в кожном, вокруг него не было товарищей? Он и там был в центре внимания.

В отделении шел ремонт — заменяли окна. Кого можно было выписать — выписали. Но Чернышева еще нельзя было выписывать. Он попросил перевести его в палату Никишина, и Алексей разрешил.

Чернышеву стало намного лучше. Месяц назад он получил специальные ортопедические аппараты и принялся настойчиво тренироваться. А когда он впервые самостоятельно стал на ноги, Алексей сфотографировал его: теперь можно выполнить обещание, данное профессору Хорину, и описать этот необычный случай.

Никишина часто забегала проведать Люся. Может, она прибегала сюда еще и потому, что тут был Ваня Чернышев, с которым она сдружилась, а может, потому, что в палате почти все свое свободное время проводил Стельмах…

Много внимания уделяла Никишину и Михеева. Под предлогом недоверия к перевязочной сестре она сама делала Андрею перевязки. Ирина относилась к Никишину с особой благосклонностью: то забежит, чтобы проверить, хорошо ли повязка держится, то чтобы сделать внутривенное вливание, хотя эта манипуляция и не входила в ее обязанности, то просто так зайдет, чтобы посидеть.

Повышенное внимание Ирины к Никишину замечали многие, но говорить с ней об этом никто не решался. Только Лидия Петровна как-то спросила осторожно:

— Что вы нашли в этом Никишине, Ирина? Ведь он — совсем не для вас.

— А я за него замуж не собираюсь, — ответила Михеева и добавила: — Я вообще замуж не собираюсь. Ну, кому я нужна, калека, если нас, баб, теперь двадцать миллионов лишку?.. — Она сердито сбросила инструменты в тазик, сполоснула руки и вышла из операционной.

«Не надо было мне спрашивать ее, — подумала Лидия Петровна. — Или как-то иначе… Обиделась женщина».

Но Ирина вскоре вернулась, принялась за свои инструменты.

— Замуж мне уже не выйти, знаю: злости во мне еще с войны осталось много, — сказала, продолжая начатый разговор. — А мужики злых баб терпеть не могут… Да и не умею я, как другие, подолом перед парнями вертеть.

— Ну зачем же так, — подошла к ней и ласково обняла за плечи Вербовая. — Придет время — и найдете себе друга. Ведь вы славная, Ирина, такие мужчинам нравятся. Поверьте мне.