Наум Фогель - Главный врач

— Вы думаете, рисуюсь я перед вами. Нет, я и вправду о муже не думаю. — Она доверчиво посмотрела на Лидию Петровну и грустно улыбнулась. — А вот ребенка мне хочется. Душа тоскует, до чего хочется…

Голос ее дрогнул, Ирина вытерла слезу рукавом халата и склонилась над тазиком.

— Вот увидите, будут у вас и муж и дети, — сказала Вербовая, которой очень хотелось утешить эту женщину. — Будет семья. Своя семья. Вот увидите.

— Не знаю, будет ли семья, — тихо произнесла Ирина, — а ребенок будет.

Никишин тоже заметил, что Михеева к нему относится как-то по-особенному, однако значения этому не придавал: поручили ей смотреть за ним, вот она и старается, чтоб угодить.

Но Ваня Чернышев сказал как-то, когда вышла Ирина из палаты:

— Счастливый ты. Любят тебя бабы.

— Не все, — вспомнив о Люсе, сказал Никишин. — А вообще-то любят. А вот что Иринка по мне сохнет, сомневаюсь… Таким, как она, мужики ни к чему: у них заместо мужиков собрания да заседания всякие в голове… А там черт их разберет, баб этих!..

Слова Чернышева заставили его задуматься. На следующий день, когда Ирина, примостившись на краю постели, делала ему укол, он, сначала осторожно, потом решительней, прижался к ней ногой. Затем, осмелев, тронул пальцами ее колено, погладил.

Ирина будто ничего не замечала, продолжала медленно вводить лекарство. Никишин затаил дыхание. «А что если она вот сейчас закончит да как съездит меня по физиономии?», — с опаской подумал он, но руки все же не принял. Покосился в сторону Чернышева и, увидев, что тот лежит к стене лицом, еще сильней стиснул колено.

«Ударит или не ударит?»

Ирина закончила манипуляцию, прижала марлевый шарик к месту укола, согнула руку Никишина в локте, бережно положила на кровать. Потом так же бережно отвела другую, встала и улыбаясь погрозила пальцем. Кивнула в сторону Чернышева и укоризненно покачала головой. Никишин протестующе взмахнул руками. Марлевый шарик свалился на пол. На месте укола показалась капелька крови. Ирина взяла из бикса другой шарик, приложила к ранке.

— Лежи спокойно! — сказала она и вышла.

«Вот тебе и комсомольский секретарь, — подумал Никишин. — А она — ничего. Нет, она — девка что надо. Ядреная. Такая если приласкает, не скоро забудешь».

На следующий день он уже с нетерпением ждал Михееву. Но она не пришла. Вливание Никишину делала дежурная сестра. Назавтра — тоже. Пришла она лишь на третий день перед вечером, в халате, наброшенном на плечи, как приходят обычные посетители. Поздоровалась, спросила сначала Чернышева, как он себя чувствует, потом Никишина. Андрей сказал, что — плохо: рука болит. Когда Ирина делает вливания, ничего не чувствуешь, а теперь вон как покраснела.

Рука в локтевом сгибе и в самом деле покраснела. Ирина деловито осмотрела ее и сказала, что ничего страшного нет, что к утру все пройдет, а завтра уже она будет делать вливание. А не приходила эти дни потому, что был у нее «отгул» и надо было дома прибраться — побелить комнату, постирать.

Никишин выздоравливал быстро. И зуд в ноге, который раньше просто изводил его, особенно по ночам, тоже исчез, будто и не было его никогда.

— Клин клином вышибается, — сказал Алексей, когда Вербовая спросила его о причине исчезновения нейродерматита у Никишина. — По-видимому, в результате ранения в нервной системе произошли какие-то сдвиги.

До выписки оставалось несколько дней, и Никишин не мог представить себе, как будет дальше. Он поджидал Ирину рано утром в приемном покое, когда она приходила на работу. Во время операции он усаживался на диване, что стоял в коридоре против операционной, и подолгу ждал, пока выйдет Ирина. Перед вечером он терпеливо стоял у выхода, а потом провожал ее.

Ирина выходила стройная, крепко сбитая, в легком перехваченном в талии пояском платье, всегда свежая, будто только что умытая. У проходной они останавливались немного поболтать.

В тот день, это было в субботу, Никишин сказал ей твердо:

— Я к тебе сегодня приду, Ирина.

Она отрицательно покачала головой.

— Да что ты, девчонка, что ли? Ведь вижу, сама тоскуешь по мне.

Она не рассердилась. Только тронула его за руку и сказала тихо:

— Не надо.

Никишин круто повернулся и ушел. Она несколько секунд смотрела ему вслед, потом медленно пошла к выходу.

Ирина жила в двух кварталах от больницы — снимала небольшую комнатку у санитарки хирургического отделения тети Фроси. Окно комнаты выходило на тихий утонувший в старых липах переулок.

«И зачем я с ним так? — думала она. — Зачем?..»

Ирина принялась вышивать, потом взялась за книгу, но мысли все возвращались к Никишину. «Зачем я с ним так резко? Не надо было так, совсем не надо было…»

Под окном послышались шаги, потом Люськин голос:

— Пойдем купаться?

Предложение Люси было очень кстати.

Когда они пришли к реке, уже совсем смеркалось. Вода была теплая, ласковая. От небольшого острова напротив тянуло пряным запахом осоки. Вверх по течению прошел пароход, весь в огнях. Громко шлепали по воде плицы колес. Волна от парохода медленно приближалась к берегу, потом с шумом ударилась о него и откатилась, что-то бормоча.

Они выкупались и стали одеваться.

— Давай завтра на пляж пойдем, — предложила Ирина. — Что мы вечно дома торчим по выходным?

Люся ничего не ответила. Ирина вспомнила о многозначном номере на Люсином плече и прикусила губу.

— Вытравить бы тебе этот номер чем-нибудь, — сказала она.

— Советовалась уже. Вытравить нельзя: вырезывать нужно.

— А ты с Алексеем Платоновичем поговори.

— Неудобно как-то.

— Хочешь, я поговорю?

Люся согласилась.

— Только не сейчас, немного позже, когда практику закончим.

Домой шли не торопясь. Люся проводила Ирину до дома и стала прощаться.

— Хорошо тут у вас, — сказала она, — липой пахнет.

— Да, хорошо, — вздохнула Ирина.

Она отперла дверь, вошла в комнату. Сидя у открытого окна, поужинала, потом разделась, легла. Включила привязанную к спинке кровати электрическую лампочку под бумажным колпаком, раскрыла книгу. Но читать не могла. И сна тоже не было.

Она выключила лампу. Долго лежала, глядя в распахнутое окно. Медовый запах липового цвета заполнил комнату. Сквозь оконный проем виднелся большой кусок усеянного звездами неба, и казалось, что дурманящий голову запах льется оттуда, сверху, из густой синевы.

Время от времени слышались торопливые шаги запоздалых прохожих. Они возникали где-то в стороне — то справа, то слева, — все усиливались, потом так же постепенно затихали в противоположной стороне. Издалека, должно быть, с реки, донеслась немного грустная, хорошо знакомая Ирине украинская песня. «Девчата поют, — подумала она. — Тоскуют девчата».