Наум Фогель - Главный врач

Мильченко умел готовить материал на бюро. Даже Гордиенко знал: если вопрос готовит Олесь Петрович, недоделок не будет.

Мильченко уважал бюро обкома. В состав его входили самые видные, самые влиятельные люди, а Гордиенко Олесь Петрович не только уважал, но и побаивался.

Гордиенко терпеть не мог длинных выступлений. «Мне чтоб все продумано было, коротко и ясно!» — говорил он.

Однажды на бюро слушался вопрос о работе научно-исследовательского института хлопководства. Докладывал Розгин. Все знали, что Розгин к этому бюро готовился больше месяца, почти не вылезал из института, перелистал гору литературы. Докладывал он живо, интересно. Члены бюро слушали внимательно. Гордиенко тоже слушал внимательно. Но потом вдруг остановил докладчика на полуслове, повернулся к директору института.

— Скажите, пожалуйста, где вы защищали докторскую диссертацию? — спросил он.

Директор поднялся. Гладко выбритые щеки его пошли розовыми пятнами.

— Где я защищал диссертацию? — переспросил он, удивленный неожиданным вопросом. — В Академии наук.

— Сколько времени длился ваш доклад?

— Семнадцать минут.

— Спасибо, — сказал Гордиенко и обратился к докладчику. — Вы слышали? Защита диссертации — семнадцать минут. А вы тут уже полчаса докладываете и до сути еще не добрались. Садитесь.

Розгин растерянно собрал бумаги и сел на свое место.

— Не понимаю, зачем он у вас там? — бросил Гордиенко в сторону Шульгина и, обращаясь уже ко всем, сказал: — Есть предложение вопрос решить в рабочем порядке…

На следующий день Шульгин вызвал Розгина к себе, а еще через два дня Розгин уехал в хлопководческий совхоз, куда его рекомендовали секретарем парторганизации.

Может быть, это и жестоко, — думал Мильченко, — но в какой-то мере справедливо. Профессиональный партийный работник — это каждый на своем участке и вождь, и учитель, и отец родной. Он должен знать, что самое важное в данный момент, куда идти и по какой дороге. Он должен быть смелым и решительным, как Суворов, мудрым, как Сократ, и немногословным, как спартанец. И еще надо быть чутким, внимательным и добрым. Да, коммунист должен быть добрым. Он может иногда ожесточиться, как это было во время войны, взять в руки оружие и убивать. Но, даже убивая, он остается добрым, потому что убивает не ради наживы. Да, надо быть добрым и внимательным. Обидеть человека легко, исправить трудно! Но, заботясь о человеке, надо помнить, что вокруг него тоже люди. И надо быть очень осторожным в жалости, чтобы, пожалев одного, тем самым не навредить десяткам, сотням, тысячам. Вот Корепанов, например, — умный, энергичный, честный, а не справляется. Чего-то не хватает у него, какого-то винтика. Он много сделал хорошего, но и ошибок допустил — впору за голову схватиться. И если он под суд попадет, в этом и его, Мильченко, вина будет. Партийный руководитель обязан видеть лучше других и дальше других. Надо вовремя увидеть и вовремя принять меры. Очень важно своевременно убрать человека с руководящего поста. И надо, чтобы он понял, что ты не со злости делаешь это, а из лучших побуждений, в его интересах. Такова диалектика жизни.

Мильченко свято верил в эту диалектику. Чтобы не грызла совесть, чтобы можно было при любых обстоятельствах смотреть в глаза, никогда не ловчи, не петляй. Всегда лучше действовать напрямик. Тогда не придется при встрече опускать глаза и подыскивать слова для оправдания. Хорошо, когда все — начистоту. Вот и с Корепановым. Не надо быть пророком, чтобы предвидеть, чем закончится бюро. И нужно, чтобы Корепанов знал все — и его, Мильченко, точку зрения, и возможные выводы бюро. Надо засесть с Корепановым и все разъяснить ему. Это будет нелегкий разговор. Как отнесется к нему Корепанов? Не сорвется ли? Внешне он спокойный. Просто приятно смотреть, до чего спокойный. Нелегко ему дается это спокойствие. Почти две недели беспрерывно работает комиссия. Работает придирчиво. Это похоже на следствие. Многие докладные записки членов комиссии напоминают протоколы допросов… Да, нелегко в таких условиях оставаться спокойным.

Как будет Корепанов реагировать на акт обследования, Мильченко не знал, но он был уверен, что ни единого пункта Алексей оспорить не сможет.

Когда акт уже был составлен, Мильченко собрал всех членов комиссии, чтобы побеседовать уже в последний раз. Всякая попытка кого бы то ни было смягчить какой-нибудь факт наталкивалась на его резкое сопротивление.

— Думаете, мне приятно о таких вещах писать? — спрашивал он. — Неприятно. Каждому неприятно. Но мы работаем по заданию партии, а партия терпеть не может скидок на жалость. Бюро обкома прежде всего нужна правда, объективные факты, как бы плачевно они не выглядели.

— Но ведь факт и правда — это еще не всегда одно и то же, — хмуро произнес Федосеев.

— Не понимаю вас, — посмотрел на него Мильченко.

— Очень просто: нас учили, что надо выщипывать несущественное оперение фактов, что нельзя пихать в суп курицу вместе с перьями.

— К чему же это, собственно говоря? — насторожился Мильченко. — Мы ведь очень внимательно отбирали факты, взвешивали их, и сюда, — он похлопал рукой по папке с актом, — внесено только то, что имело место в действительности: без прикрас и утрирования.

— Большое значение имеет трактовка факта, — сердито буркнул Федосеев.

— Но это же общие слова — «трактовка факта», — глядя в глаза Федосееву, сказал Мильченко. — Я прошу быть конкретным. Что вы имеете в виду?

— Да хотя бы этот случай с операцией на почке. Этот раздел в акте мне не нравится.

— А вы полагаете, мне нравится?

— Вот поэтому и надо вдуматься.

Мильченко согласился.

— Хорошо. Давайте «вдумаемся». Давайте еще раз все проверим — и факты и трактовку их. Это наше право. Больше того, это наш долг. Единственно, чего мы не смеем, это закрывать глаза на факты, игнорировать их.

— Никто не собирается игнорировать… Но и утрировать нельзя.

— Хорошо. Давайте опять посмотрим, что же произошло, — раскрыл акт Мильченко. — В больницу поступает некто Сенечкин с диагнозом туберкулеза правой почки. Корепанов удаляет левую. Спустя некоторое время какой-то неизвестный, если судить по письму, врач…

— Мерзавец, а не врач…

— Может быть, и мерзавец, — спокойно согласился Мильченко. — Не будем перебивать друг друга… Так вот, — продолжал он, — этот неизвестный присылает жене Сенечкина письмо, в котором категорически утверждает, что ее муж стал жертвой медицинского невежества, что у него удалена не больная, а здоровая почка, что улучшение временное и что спустя несколько месяцев наступит катастрофа. Такое же письмо было отправлено в Первомайск престарелым родителям Сенечкина и в Ленинград — старшему брату, сотруднику научно-исследовательского института. Надо ли удивляться реакции родственников? Но это не самое главное. Весь ужас в том, что письмо попадает в руки самого Сенечкина. Можно себе представить душевное состояние этого человека. Поднимается тревога. Вмешивается министерство. Сенечкина отправляют в клинику, и там у него действительно обнаруживается заболевание второй почки. Спустя короткое время наступает развязка. Такова трагическая цепь фактов, — закончил Мильченко.