Наум Фогель - Главный врач

Ему вдруг стало не по себе. Он попытался расстегнуть воротник сорочки, но вспомнил, где находится, и медленно опустил руку.

Нет лучше об этом не думать… А что, если ему о Лачугине написать? Взять да и написать все, как было. Не может быть, чтобы он оставил без внимания такую несправедливость. «Но Лачугина судил советский суд и по советским законам? Нельзя потакать тем, кто нарушает эти законы. Но в таком случае я в тысячу раз больше виноват. Разве я не нарушал законов? И тогда, когда скрыл Никишина, и тогда, когда разрешил покупать мясо у колхозников, и когда разрешал менять трубы на спирт… Да нет же, в законе — самое главное суть, а не буква».

Алексей встретился взглядом с Малюгиным. Тот ободряюще кивнул головой, будто хотел сказать: «Держись, Алексей Платонович. Дела твои не так уж плохи. Ты заметил, как хмурится Гордиенко? Ему не нравится доклад Мильченко. Это уже само по себе хорошо. Только будь внимателен и не ляпни чего-нибудь. У меня такое впечатление, что наш вопрос, как это говорится, спустят на тормозах».

Наконец Мильченко закончил. Он докладывал всего двадцать минут, но Алексею показалось — очень долго.

Гордиенко задал несколько вопросов Малюгину, потом стал спрашивать других. И по этим вопросам Алексей понял, что Гордиенко сердится не на него, Корепанова, а на других.

— Вы что думаете, — уже гремел Гордиенко, — что от хорошей жизни он пошел на такое? Вы думаете, он не знает, что за такие дела на скамью подсудимых можно сесть? Знает! И все же делает. А почему? Потому что снабжением больниц у нас те, кому положено, не занимаются. Было бы на базе хорошее мясо, разве стал бы он у колхозников за наличный расчет, в нарушение всех законов, покупать? Стал бы ты, Алексей Платонович, покупать? — обратился он к Алексею, вдруг перейдя на «ты».

— Не стал бы, — твердо ответил Корепанов.

— Вот видите? А почему он трубы на спирт менять разрешал? По той же причине. Мы же ему труб не дали. Вот он и пошел на сделки с шарлатанами, а может быть, и ворами… А Сенечкина зачем вы сюда приплели? В этом деле я хочу верить не каким-то там анонимщикам, а коммунисту Корепанову; Он хороший специалист. Вот заболел Балашов. Кто его оперировал? Он. Мне профессор так и сказал, что если бы ночью не прооперировали, утром поздно было бы. Товарищ Мильченко, я вижу, не прочь и прокурору дело на Корепанова передать. Что ж, давайте пересажаем всех специалистов. А потом что делать будем? Пойдем в тюрьму просить, чтобы отпустили нам Корепанова на час-другой сложную операцию сделать? Нет, как хирургу я Корепанову верю. Хирург он хороший. И администратор неплохой. Послушайте, ведь это он поднял весь коллектив на восстановление больницы. И хорошую больницу сделал. Что ж, по-вашему, и это со счета долой? Нет, так не пойдет! — Он помолчал немного и продолжал уже совсем спокойно: — Конечно, по хозяйственной линии товарищ Корепанов накуролесил, наломал дров, как говорится. И нам надо предупредить его. И крепко предупредить, чтобы впредь не повадно было нарушать законы. Как ты считаешь, Геннадий Павлович? — обратился он к Шульгину. — Надо его предупредить или не надо?

— Боюсь, не поможет, — сказал Шульгин. — Товарищ Корепанов наши законы не очень-то уважает. Ему и на уголовный кодекс плевать. Там одного вора на семь лет осудили, так Алексей Платонович все пороги поотбивал и тут и в прокуратуре… Вербовому нагрубил и мне битый час доказывал, что вора этого надо не только освободить немедленно, но и в партии восстановить.

— Кто такой? — сдвинул брови Гордиенко.

Алексей коротко рассказал о Лачугине.

Лицо Гордиенко потемнело.

— Так, так, — произнес он, ударяя костяшками пальцев по столу. — Значит, вы считаете, что его осудили неправильно? Так я понял?

— Так, — ответил Корепанов.

Гордиенко обвел всех присутствующих взглядом и встал.

— Нет, вы только послушайте, — начал он возмущенно. — Человек украл зерно, да еще протравленное, семью чуть не погубил и, оказывается, он же не виноват. Ведь его по Указу судили? Так вы что же, товарищ Корепанов, против Указа Верховного Совета о сохранности социалистической собственности?.. Что же вы молчите?

Алексей чувствовал, что почва, на которой он только что так твердо стоял, уходит из-под ног. Что ответить? Сказать, что его, Корепанова, не так поняли, что погорячился и сейчас только стало ясно, что неправ? Это всех удовлетворит. И Гордиенко тоже. Но это же будет ложь! Ложь!..

— Что же вы молчите? — опять напомнил о себе Гордиенко. — Только, прежде чем ответить, подумайте. Указ принимался на заседании Верховного Совета. И еще учтите, что за этот Указ я голосовал, и товарищ Балашов голосовал. И товарищ Сталин — тоже. Все голосовали.

— Я понимаю, — сказал Корепанов. — Указ Верховного Совета — закон для всех, но если такого, как Лачугин, восемь раз простреленного, заплата на заплате, демобилизованного по чистой и все же на фронте оставшегося, за полпуда зерна… в тюрьму… на семь лет… Вот против этого я… Да и не воровал он, подобрал ведь!..

— Если коммунист, обязан был подобрать и на склад отнести. Вот так, — строго сказал Шульгин.

— Не мог он отнести, — уже с каким-то надрывом произнес Корепанов. — Не мог он отнести, потому что… Потому что у детей… голодные отеки начались.

Несколько секунд в кабинете было тихо. Так тихо, что слышно стало вдруг, как шелестят тополя за окном.

Гордиенко еще больше посуровел. Глубокая складка на переносице стала еще глубже. Шульгин смотрел на Алексея с любопытством, чуть прищурясь и настороженно постукивая карандашом по столу.

— Значит, вы считаете все же, что Лачугина этого посадили напрасно? — спросил он, прерывая наконец затянувшееся молчание.

— Нам не нужно, чтобы такие, как Лачугин, сидели в тюрьмах, — твердо произнес Корепанов.

— Кому это… «нам»? — спросил Шульгин.

— Нашему народу. Нашей партии не нужно.

— Вот видите, — повернулся к Гордиенко Шульгин. — Он так ничего и не понял.

— Разрешите? — поднялся редактор областной газеты — высокий человек с глубоким, во всю правую щеку, шрамом.

— Пожалуйста! — кивнул ему Гордиенко.

— Мы ведь сейчас не персональное дело коммуниста Лачугина разбираем: о работе областной больницы речь, о работе главного врача.

— А вы полагаете, что это разные вопросы? — повернулся в его сторону Шульгин.

— Конечно разные.

— Ну, знаете, Дмитрий Николаевич, от вас я такого не ожидал. Отношение товарища Корепанова к вопросам права и нравственности для нас не безразлично. Это же — идеология. И если его точка зрения противопоставляется общепартийной… Не надо забывать, что партия — союз единомышленников.

— Садитесь, — сказал Гордиенко Корепанову. — Все ясно, товарищи. Приступим к обсуждению.