Сергей Залыгин - Соленая Падь. На Иртыше

И Петрович вопросы закончил, стал тереть очки. Подтвердил:

— Так…

Уже за полдень прибыли в Старую Гоньбу.

Полком соколов командовал теперь Громыхалов, помощником у него был мадьяр Андраши.

Бывшие однополчане встретили Петровича ликованием. Были ему благодарны, что приехал не один — с самим главкомом.

Мещерякову же представилась ночь, когда он шел с красными соколами на Малышкин Яр, когда ставил перед ними задачу этого налета, а часом раньше преследовал жиганов, Антоху Юренева и с ним еще каких-то двоих, похитивших Тасю Черненко.

И все это был уже давний, совсем устаревший счет…

Провели рекогносцировку, спросили разведчиков и перебежчиков и установили: Моряшиху-то брать теперь совсем не просто!

Белые заняли оборону и в самом селе и вынесли позиции на гребень увала, к поскотине. Оттуда простреливались оба склона и вперед и назад — на подступах к окраинным улочкам.

Внизу, в междугривье, белые тоже понарыли окопов и опять-таки выдвинули их за цепочку небольших, заросших камышом и набитых карасями озер. Со стороны бора сожгли десятка два окраинных изб, образовали открытое, хорошо простреливаемое место.

Тут не то что одним — двумя полками управиться нынче невозможно против такой обороны.

Еще недавно Малышкин Яр такими же силами Мещеряков и не думал брать, сделал ночной налет и ушел. Нынче складывалось — уходить нельзя.

И подкреплений ждать нельзя, вот-вот могла объявиться белая конница, признаки были к этому все: белые под конвоем посылали моряшихинских мужиков за сеном на луга, на пашни — за овсяной соломой.

Закручивалась война; все больше и больше требовала риска, отчаянности.

Стали думать.

Решили — поджечь камыши в тылу низинных позиций.

Сделать ложную атаку со стороны бора.

Еще решили, что самое главное — это огневые позиции белых на увале, их надо уничтожить, суметь обойти.

От мыслей, даже от самых хороших, число штыков в полку красных соколов не прибавлялось. Ни на один.

И тут Громыхалов, новый командир полка, вздохнул, засопел, сморщил все свое заросшее плотной черной щетиной лицо.

— Призывать надо арару…

Мещеряков промолчал.

Еще говорили, думали, а потом уже мадьяр Андраши, будто пережевывая во рту «ер», тоже сказал:

— Ар-ра-р-ра? И нас — вперед. Да?

Мещеряков промолчал, а тогда Петрович сказал ему:

— Решай, главком. Иначе нельзя, и лично я — за!

Арара делалась так.

В засаде где-нибудь, скрытно, собирали партизаны вершних ребятишек и стариков. У передних — две-три берданы, заряженные дымным и вонючим порохом, у остальных — обыкновенное дреколье.

В решающий момент лавина эта мчится на противника, оружие у нее одно: «Ур-ра, ур-ра!» Кони — топочут, ребятишки — визжат, старики — рыкают, из всего этого получается другое: ар-ра-ра-а-о-о.

Взглянул на Петровича. Вдвоем принимать решение легче, чем одному. Их теперь было двое.

Призвали старика — главного по этому делу во всей Старой Гоньбе.

Расстегивая гимнастерку, чтобы легче дышалось в немыслимой жарище штабной избы красных соколов, Мещеряков глядел на всклокоченную бороденку, в голубенькие глаза.

Старик стоял, заметно стесняясь, будто пришел просить главкома о каком-то одолжении. Перекладывая из руки в руку драный треух, говорил:

— Ну, ить что — надоть, значит, надоть…

— Боязно? — спрашивал Мещеряков.

— Бегали мы в арару в эту, сказать, так не один раз. Ничего. Бог милостив. Обходилось.

— Ни разу не случалось? — спросил Мещеряков уже веселее, с надеждой.

— Ну, тоись не так чтобы вовсе не случалось. Тут в последний раз постреляли двоих мальцов. Большой-то пальбы они, белые сатрапы, не могут сделать, не выдерживають — нервы у их не хватает. И бегуть оне в степ. Нам того и надо.

— Тут и весь-то счет — на нервы, — согласился Мещеряков. — Ребятишек куда бы все ж таки в сторонку. А? Либо совсем позади. Только для виду. Поскольку у них жизнь впереди.

— Да ведь мы и все в то время — тольки для виду. Тольки для его. Ну, а за ребятишек мы нынче не в ответе. Нет! Ребятишки, они — дар божий, вот пущай бог за их в эту пору и отвечает. Это ему предстоит принять на себя, когда он такую войну затеял. А мы — мы еще и в Соленую Падь успеем сбегать за престарелыми и за детками. Чтобы у нас хорошая масса получилась у всех вместе! Многие пойдут за народное дело. И даже — с любовью!

Уходил старик безо всякого желания — ему хотелось с главкомом поговорить. С порога все еще доказывал:

— Хорошо богу-то наверху — един! Единственный! И шкуры с его никто не спущает, и он пальчиком никого не трогаит! Но ты гляди, товарищ главнокомандующий, силами, — противники тоже могут выдумать. Они — слезную стенку из моряшихинских детишек и женщин запросто могут выдумать! Нам встречу!

— Ну — хватит, отец! — вдруг крикнул Мещеряков. — Договорились же обо всем — и хватит!

Старик пугливо и недоуменно глянул кругом, накинул шапчонку, хлопнул дверью…

Спустя чуть время Мещеряков спросил:

— Что за стенка? Слезная — что за стенка? Это я уже вовсе не знаю! Не в курсе…

— Просто! — объяснил Громыхалов, слегка зевнув и кое-как перекрестив черную поросль на лице. — Белые идут в атаку, а наперед себя гонят все тех же стариков и ребятенков! Опять же их!

Как-то уж очень незаметно и легко получилось это решение — пустить в дело арару. Слишком простая отчаянность, и, должно быть, от этой простоты так сильно волновался нынче Мещеряков.

Непривычно волновался…

Камыши в тылу низинных позиций загорелись спустя каких-нибудь полчаса после начала боя. Подожгли их моряшихинские — еще накануне удалось с ними на этот предмет договориться.

Дым клубился сразу в нескольких местах — густой, коричневый и тяжелый. Наполнял междугривье, а вверх по склону, к избам Моряшихи, полз медленно, неохотно.

Белые отошли в село — не понравилось, что у них сразу же за спиной горит и полыхает, они заняли оборону повыше, в огородах, в крайних постройках.

Вывалявшись в грязи и в пепле, шахтеры Васильевских рудников — два взвода при одном пулемете системы «кольт» — под покровом дыма тоже пробрались в село, почти до первой улицы, и стали простреливать ее в обе стороны. Однако и сами через эту широкую голую улицу, без кустарников и палисадников, даже без обычного придорожного бурьяна, перейти не могли — ее белые тоже простреливали.

Еще одна рота партизан оставалась на возвышенности по другую сторону коричневого смрадного дыма с багровыми и ленивыми языками огня… Дым непрестанно множился из клубка в клубок, колебался по всей низине, застилая узкие озера; багровые огни медленно, но жадно и упорно жевали сыроватый высокий камыш, а поверх этого дыма и этого огня рота вела с возвышенности свой ружейный и пулеметный огонь — поддерживала васильевцев, не позволяла их окружить, на худой конец — обеспечивала им выход из села, обратно в дым.