Виктор Козько - Колесом дорога

Перемычка была разрушена, в ее рваные края уже устремилась вода, подмывая и обрушивая землю, смывая следы взрыва, следы его преступления. Казалось, что вода сама проточила тут перемычку. Ко­нечно, сама вода часто рвет перемычки и дамбы, разве это впервые такое. Сойдет вода, и оживет земля, пшеничка, сама вода сойдет, са­ма... Сама вода пойдет и тут, самотеком. Матвей был уже у шлюза. Шлюз этот тоже строило его управление специально для Бобрика, рыло канал, чтобы Бобрик мог подпитывать озерной водой пруды. «В сухую пору и ты будешь брать воду для полей»,— говорил тогда Бобрик, когда нужен был ему Матвей, его люди и техника. Раньше пруды рыбхоза питала речка, но, когда ее спрямили, одной речной воды стало недоставать, решили брать и озерную. Разрешения на это не было, озеро считалось ледниковым, уникальным и было поставле­но уже или его только должны были поставить под охрану, поэтому и канал пришлось рыть, и шлюз бетонировать втихую, поскорее, по­незаметнее. Следы этого особенно бросались сейчас в глаза Матвею отвалами так и не вывезенного, грудой лежащего по краям канала белого песка, небрежностью неровно, кустарно уложенного бетона, кустарностью сварки железной решетки шлюза. Все на тяп- ляп, поспешно, второпях, впопыхах, будто гнал кто-то в шею. Тот же страх быть застигнутым подгонял: скорее, скорее сляпать, а там и трава не расти, пусть уж разбираются. И так не только с этим кана­лом. Так поскорее делалось многое, чем он занимался, на многом ле­жала печать этой спешки. Все чего-то не хватало, недоставало, не на­ходилось, и надо было ловчить, искать нужных людей, изворачивать­ся во имя неведомо чего, то есть, конечно же, ведомо, чего — во имя дела, но кому такое надо? Ведь в результате сколько полу­чается из-за этого брака, недоделок. Все только «полу», «по­лу», «полу». И сам он, видимо, только полуживет, потому что свык­ся с этим «полу», ведь каждый день приходится чем-то поступаться, на что-то махнуть рукой, держаться на грани дозволенного и не дозво­ленного: свет велик, работы прорва, дней впереди тоже уйма, авось выбьемся, выправимся, разберемся. И вот разобрались, и не кто-нибудь, а сама земля. Круг замкнулся. С одной стороны — топит-губит, с другой — высушивает, тоже губит. И в центре этого круга между водой и сушью мечется он, Матвей Ровда, и не только он — Махахей, Барздыки, Щуры-пращуры, Князьбор с усохшими колодца­ми. Матвей посмотрел туда, откуда пришел. Далеко-далеко, едва ви­димый, как обгорелый пень на солнце, стоял Махахей, озимые уже не казались присыпанными солью, отошли, потемнели, пале словно пла­кало. А озеро перед ним с возвышения шлюза, хотя и в редком, про­свечивающемся, но все же в обрамлении леса, частокола хвои и ду­бов лежало, будто колодец, вырытый гигантом и для гигантов лопа­той ледника, пропахавшего некогда эту землю. Ему бы, человеку, та­кую лопату, подумал Матвей, и не есть ли человек та же лопата, ко­пающая не так глубоко и не так мощно, но зато и не менее упорно, не менее разрушительно. Хотя можно ли назвать разрушением сотво­рение в лесной болотной глуши вот этого колодца с солнцем, купаю­щимся посредине его, с белой лебедью, скользящей по расплавленным воде и солнцу. Лебеди здесь раньше были не в диковинку, но они ку­да-то пропали, распуганные, наверное, шумом, и объявились лишь в прошлом году, и только двое — лебедь и лебедка. Матвей опять поймал себя на том, что тянет время. Не прав все же был Махахей, тяжел его топор, нелегко поднять, и рабочие рыбхоза обшили досками ре­шетку шлюза на совесть. Бобрик все делает добротно. Непро­сто будет ему, Матвею, добыть из этого колодца воду. Матвей, не в силах выдернуть Махахеевым топором двухсотмиллиметровые гвозди, рубил доски и, управившись с ними, пустив в канал воду, мокрый с головы до ног, пришел в контору. Не переодеваясь, сел в «газик» и, чувствуя на руках тяжесть мозолей, а в теле легкость, покатил к Бобрику. Там уже ждали, не только Бобрик, но и секретарь райкома, и Сергей Кузьмич. Начальника райотдела милиции, правда, с ними не было.

— Ну, кто из вас Иван Никифорович, кто Иван Иванович? -— об­ратился одновременно к нему и Бобрику Сергей Кузьмич. До Матвея сразу и не дошло это его обращение. Сергей Кузьмич вынужден был пояснить:— Миргородские вы помещики, собирайтесь к мировому.

Матвей вспомнил приверженность Сергея Кузьмича к классике и рассмеялся не к месту. Смеялся долго, так что Сергею Кузьмичу при­шлось остановить его.

— Воды ему дайте,— сказал он, обращаясь к Бобрику.

— Не надо,— остановил Матвей Бобрика и почувствовал уста­лость и равнодушие ко всему, что будет дальше.— Нет больше воды. Все, Карп Карпович, не удалось вам взять меня за глотку. Взорвал я дамбу, сам, своими руками...

— А дальше, дальше что и куда? — И было похоже, что вопрос этот Сергей Кузьмич задавал и себе.

— Куда прикажете,

— Даже так... А если тебе прикажут восстановить дамбу, самому, своими же руками... Зачем понадобилось рвать?

— Спасать землю.

— Себя ты спасал... Не торопись. Напартизанил, теперь и выпу­тывайся. Знаю, что готов. Спросим. По всей строгости. И с тебя, Карп Карпович, тоже спросим... — И, обращаясь уже только к секретарю райкома:— И с нас, Дмитрий Родионович, тоже спросят. Нахомутали мы тут, ох, нахомутали. Сами не умеем, учиться надо было у соседей, тех же литовцев. Только что вернулся от них... Литовцы едва номера с машины не сняли, когда мы заехали на траву — тут же набежали: портите зеленое покрытие, природу губите,.. Каждую травинку, каж­дый кустик оберегают и мелиорацию проводят, и урожаи снимают...

— Литовцам можно,— осторожно начал Дмитрий Родионович.

— А нам? — перебил его Сергей Кузьмич.— Почему бы не нам?

— Литовцев так не топит, как белорусов. Они так не страдают от воды, как страдают полещуки. И размеры, размах...

— Ох уж эти размеры, этот размах,,. Каждый, каждый отвечает у них и за травинку, и за деревцо, а у нас все и никто. Страдали от воды, а теперь будем страдать без воды. Надо было сразу двойное регулирование — подьдерные системы вводить. А мы.,, эх, Дмитрий Родионович.

— А что я, Сергей Кузьмич...

— Вот... Ты же ведь тут хозяин, и надо было хозяйской рукой нас всех за глотку брать. Наша, наша с тобой тут земля.

— Польдеры — будущее мелиорации...

— Ладно, поговорим и о будущем, но сначала о сегодня.

Переселение

Аркадь Барздыка под дубом за хатой Ненене смалил кабанчика. Он любил обычно эту работу, лежала у него душа к такой работе, бы­ла она ему в радость. В радость и огонь, и дым от ржаной соломы, и запах щетины, и проступающая под скребком розово-припаленная шкурка. И само время в радость. Время поздней осени или подступаю­щей зимы, когда, как выбеленная солома, уже лежит на траве иней и земля под ногами твердая, чуть прихваченная морозом, и в безвет­рии стоек запах не только самого смаления, но и деревни, хлевов с ухоженной, сытой, уходящей в зиму скотиной, поздних яблок, хмельно пахнущих в траве под забором и тех, что уцелели на дереве, остались не сорванными ни гаспадаром хозяином, ни гаспадаром вет­ром. В такое время и на душе у Барздыки было спокойно и хмельно.