Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

— А «завтрак туриста»?

— Возьми с собой в турпоход.

Появляется. Шпроты на груди несет, руками подпирает, ногой картонную коробку подталкивает, а в коробке тушенка, какой-то па­костью вымазана.

— Ты пока оботри, а я сейчас,— свалила шпроты на бочку.

Пока я банки ветошью обтирала, Марго куда-то исчезла. Вылезает из мрака, протягивает бумажный кулек кило на два.

— Это от меня дяде Эрасту.

— Что это?

— Маслины греческие.

— О-о! — Я пакет раскрыла и несколько ягод раскусила.— Спа­сибо,— говорю по-гречески.— От дяди Эраста и от меня!

— Ладно, ладно,— по спине меня поглаживает. Болтунья, сплет­ница, а сердце доброе. Такой в школе была, такой на всю жизнь и осталась.— Сколько раз учила: не приходи с сеткой, принеси закры­тую провизионку, а то меня покупатели за волосы оттаскают. Что мне с тобой делать? Придется в бумагу завернуть...

Заворачивает банки в газету, ставит в сетку и все ворчит, при­говаривает. Я две десятки протянула, она пятерку сдачи дает.

— Маслины — пешкеш! От меня дяде Эрасту!

С сеткой в руке иду к лестнице.

— Спасибо, Марго! И за пиво тоже. Ты бы к нему маслин дога­далась — вот был бы кайф!

— Постой-ка! — спохватилась Марго.— Пару бутылок для дяди Эраста дам.

— Да ладно тебе, угомонись. Надавала уже, не донести. Как бы мы тут без тебя жили...

Замахала на меня руками, а сама едва сдерживается, чтоб не просиять. Любит, чтобы ценили ее, чтобы нужным человеком считали. Принесла пиво, сунула в сетку, помогла по лестнице подняться. Шла, а сама все по сторонам озиралась, соображала, что бы мне еще пих­нуть.

Из погреба в магазин вылезли, как в парную. Свет яркий по гла­зам. Очередь у прилавка выросла. В дверях молодежь бородатая, в шортах и кедах, на гитаре бренчат.

Марго обвисшую сетку мне передала и, глядя на очередь, всплес­нула руками.

— Ой, моя красненькая бабуся еще здесь! Вовремя я вернулась. Сейчас обслужу, строгая ты моя. В чем только душа держится, а ка­кие шорты стильные! — Старушка бросила на нее испепеляющий взгляд и отвернулась.

— Значит, вечером к Этери сходим,— говорю.

— Сходим, Додо, обязательно сходим,— и опять к очереди обра­щаясь: — Сейчас, товарищи отдыхающие, мы вас в четыре руки!.. Что вы все к этому прилавку льнете? Вон там у нас книги, грампластинки и вообще культурные товары. Если вас романы про любовь не трога­ют, купите книгу о вкусной и здоровой пище!

Марго рассеянно поцеловала меня у двери (все ее внимание пе­реключилось на очередь), а я вдруг вспомнила про мальчишек возле почты.

— У тебя не найдется шестнадцати рублей?

— Шестнадцати? — тоже удивилась сумме вроде меня.— А зачем тебе?

— Двое мальчиков без денег остались. Послезавтра вернут.

— Вернут они, как же! На билеты собирают.

— Не. вернут, я отдам.

— Сама бы и одолжила.

— У меня с собой нету.

Мы вышли из магазина на солнцепек, и я оглядывалась, ища зна­комые фигуры в закатанных джинсах и шляпах на ковбойский манер. Возле почты под огромным черным зонтом дремала бабушка Федосия, в тени за стеной алело знакомое шелковое платье. Амры на остановке не было.

— Ну, где твои мальчики? — спросила Марго.

Я пожала плечами.

Пошла на остановку, села в тени — не пешком же полную сумку тащить. Сижу в пыльном заплеванном павильоне. Вспоминаю наш с Маргошей разговор. Бедняжка Марго! Такая всегда была румяная, вкусная. Сдобная булочка. В школе старательная была, старательная и плаксивая: двойку получит — в слезы. Не то что я... Я только третье­го ее мужа знала — Жору, майора в отставке. Все свои чувства — удивление, радость, досаду — Жора выражал одним восклицанием: «Японский бог!» Так и не объяснив, что это за бог такой, Жора ушел из личной жизни Маргоши: то ли испарился под воздействием сол­нечных лучей на июльском пляже, то ли погрузился на дно с большим запасом кислорода в акваланге; при этом он умудрился прихватить два полных чемодана и некоторую сумму денег—«подъемные», как шутила Марго: «С меня же еще и подъемные взял, зараза...»

На что она намекала, болтунья? Гость в доме... Как молодой олень... Видела, значит. Неужели по поселку слух пошел? Откуда! Господи, да я сама не верю!.. С утра на глаза не показывается. Про­падает целыми днями. Девочки говорят: в футбол играет! Его зовут, он и рад... Представляю, какой он вратарь с его кошачьей гибкостью и хваткой! Что за братья: одного из дома не вытащить, другого в доме не удержать! Сейчас вернусь и увижу его. Найду, в конце концов. А! Он сам прибежит голодный, объявит дурашливо что-нибудь вроде: «Если не я, то кто же? Если не сейчас, то когда?» — и сорвет с потол­ка беседки сладкую гроздь винограда.

Машин на автостраде стало меньше, а те, что проносились мимо, и не думали тормозить: близился полдень, все спешат скорей-скорей приткнуться куда-нибудь в тень, переждать.

Наконец подъехал переполненный автобус. Я еле втиснулась. Ну, спасибо, мать, удружила!

На переднем сиденье у окошка вижу, Амра, та самая, что недав­но на остановке топталась; рядом ее соседка — тетка Наргизи. Заме­тили меня, поздоровались и зашушукались отвернувшись. Я поближе к ним протиснулась, Амре на колени сетку поставила.

— Потерпи.— говорю,— Амра, а то у меня ее с рукой оторвут.

— Ничего,— отвечает и разглядывает содержимое сетки.— В под­вале у Марго побывала?

— Да.

— А я тете Наргизи говорю: посмотри на Додо, с каждым годом молодеет!.. Кто поверит, что мы с тобой ровесницы? — глянула круг­лыми птичьими глазами, улыбнулась кисло.

— Додо секрет знает! — просияла тетка Наргизи.— Или волшеб­ный корень нашла...

Я отмахнулась, лицо под ветерок подставила, ветерок по шее, за вырез сарафана затек.

Вышли вместе неподалеку от нашего дома. Попутчицы мои отле­пили намокшие платья, кошелки разобрали.

Амра спрашивает:

— Ну как, не надоело еще в Тбилиси?.

Я в ответ только плечами пожала. У провинциалов принято сто­личную жизнь хаять: и шумно-то, и грязно, и воздух не тот, по-мое­му, все это от зависти говорится.

— К нам как курортница, приезжаешь...

— Я работаю,— говорю,— только летом свободна.

— Что-то твоего мужа редко теперь по телевизору показывают,— говорит тетка Наргизи.

— А он это дело бросил.

— Да ну! Почему?

Я опять пожала плечами: очень они любопытные, а стоит что-ни­будь выпытать, тут же по поселку побегут.

— Ну, счастливо тебе, Додо... Кланяйся своим.

Когда я вошла на кухню, мать вовсю орудовала у плиты.

— Вернулась, Додо-джан? Успели всему поселку косточки пере­мыть?

Молчу. Воды из графина плеснула, выпила.Она принялась разгружать сетку.

— Для нужных людей у нее соловьиные язычки найдутся.

— Дареному коню в зубы не смотрят.

— Ничего себе дареный! — возмутилась мать.— Небось двадцат­ку оставила?