Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

— Не скажи! Ты еще хоть куда. Следишь за собой, одеваешь­ся...— Неожиданно светским тоном, с прищуром художника-модельера: — Этот сарафан очень актуально смотрится.— Чего ни брякнет, чудачка. Помолчала, оглядывая меня завистливым и грустным взгля­дом.— Что бы там люди ни говорили, хорошая у тебя профессия. Вон какую фигуру сохранила. Раньше сильно тощая была, зато теперь! — она поцеловала кончики сложенных щепоткой пальцев.— Как мой Нугзарчик-стармех утешал меня, когда я растолстела: «Худая коро­ва— не газель». Точно? По улице идешь—мужчины стонут и слюну роняют, а бабье бесится... Мразь! Я этот наш дерьмовый поселок ни в грош не ставлю. Домов понастроили, машин понакупили, ну и что? Слишком легко все дается. И перед глазами легкая жизнь, шашни курортные. Люди раз в пять лет денег не считают, а наши каждый день так хотят.

Смотрю на нее при свете тусклой лампочки: плечи покатые об­висли, глаза припухли, помада на губах размазалась. Забились мы в темный погреб, как две крысы. И вспомнился мне выпускной вечер, о котором Марго говорила, и утро раннее у моря, когда голубоватый туман к воде льнет, а сзади из-за гор солнце, и всех нас вспомнила — семнадцатилетних, взволнованных, свежих,— и стало как-то не по себе.

— Устаешь ты тут, Маргоша,— говорю.— Переменить бы тебе работу.

— Это верно! — согласилась охотно.— Торчу в духоте, корвалол под рукой держу, дня не проходит, чтобы не пришлось накапать. А по ночам душит меня что-то, задыхаюсь. Обложусь подушками, сидя сплю.

— Может, тебе в санаторий какой-нибудь устроиться или в дом отдыха?

— Кем? Кому я там нужна?

— Сестрой-хозяйкой или диетсестрой в столовую.

— Кому я там нужна? Проворовавшаяся продавщица, без образо­вания, без связей. Уже и глаз положить не на что.

— Ладно, будет тебе. Тариэл Шамугия директором санатория ра­ботает, он тебе не откажет.

— Что за Шамугия?

— Учился с нами в школе. Года на три раньше кончил.

— К черту твоего Шамугия. Женщине нельзя обращаться с просьбой к мужчине.

— Да нет, он не такой.

— Все такие.

Помолчали немного, Марго опять пиво разлила. Но от пива уже никакого удовольствия.

Я говорю:

— Знаешь, кого я по дороге встретила? Этери, сестру Гелы Микаберидзе.

— Да ну!

— Приглашала в гости... Давай вместе сходим, одной мне трудно с ней будет.

— Бедняга Гела! Смельчак был отчаянный, потому и погиб. А ка­кой-нибудь ублюдок вроде твоего Тариэла в санатории пузо наеда­ет...— Сказала колюче, с вызовом. Я мимо ушей пропустила — черт с ней! А она:—Этери, видно, недавно приехала. Пока привезенных продуктов хватает, обо мне не вспомнит. Ну, ничего, мы привычные, подождем. Голод не тетка — прибежит.— Выждала паузу, но я опять молчу — неохота ввязываться.— Ты не знаешь, муженек с ней, или одна приехала?

— Муж в тот же день назад, говорит, вернулся.

— Еще бы! Репетитор, к вступительным экзаменам готовит. Сей­час у него самая пора.

— Да, нынче в институтах ужас что делается.

— Я слышала, девиц предпочитает готовить. Прошлым летом одну так хорошо подготовил, что она вместо института чуть в ро­дильный дом не угодила. Мать разогналась было в суд, но он с ней встретился, и что ты думаешь? Поладили. Этери тогда разводиться хотела, плакала, из дому уходила, но он и ее отговорил. Так и живет, как в гареме. А посмотреть на него — плюгавый, соплей перешибешь.

— Ну, какой же он плюгавый,— говорю и чувствую, раздражение во мне нарастает, вот-вот наружу вырвется.— Очень приятный муж­чина.

Марго на попятный пошла, головой качнула и спрашивает:

— Когда ты к ней собираешься?

— Если идти, то сегодня. Завтра мы, наверное, уедем.

— Зайди, сходим, пожалуй. Я для ее девочек шоколад прихвачу. Сейчас же и отложу, чтоб не забыть. Сходим, беднягу Гелу помянем. Он первый из нашего класса... А еще знаешь, кто от нас ушел?

У меня сердце екнуло от такого вопроса. Испуганно взглянула на Марго.

— Помнишь Изольду Бгажба? Тихая такая, вечно краснела без повода. Ходила — точно кол проглотила.

Я вспомнила, кроткий голос, то ли обиженный, то ли виноватый,чрезмерная застенчивость — признак затаенной гордости, странная, пожалуй, даже смешная в своей надменности походка. Воспоминание ускользало от меня, потупляло глаза, отворачивалось точно так же, как это делала некогда живая Изольда Бгажба.

— Что с ней случилось?

— Бездарный хирург. Умерла от кровотечения.

— Да что ты говоришь?! Бедняжка!—Года три назад мы с ней встретились в Москве, в Петровском пассаже. Значит, Изольды Бгажба больше нет?

Марго, как бы утешая, коснулась моего колена и доверительно поведала:

— Никак замуж не могла выйти. Был у нее один вариант. И человек вроде нее — тихий, библиотекой заведовал, но сорвалось. А ей, ви­дать, приспичило, или одиночества забоялась, словом, решила родить. Без мужа то есть... Ну, как там дело было, никто не знает, но все пу­тем. Понесла, Одни говорили, от библиотекаря, другие какого-то парнишку-таксиста называли. Что ни говори, в тихом омуте черти водятся,— хихикнула Марго и опять нахмурилась.— Только не суж­дено, видно, было бедняжке. Беременность внематочная оказалась да еще с осложнениями. Наш местный коновал и не разобрался, что к чему. Может, с похмелья был, а может, диплом у него купленный, в первый раз в операционной про внематочную услыхал. Словом, разма­хался с перепугу, да так, что не смогли бедняжке кровотечение оста­новить, меньше суток прожила. Родня ее, абхазская, строгая, от нее отреклась, а виновника все-таки хотели проучить, но библиотекарь, говорят, какую-то справку показал, они и отстали, а о таксисте только слух был, никто его в лицо не видел. Машину видели возле дома, зеленый огонек, иной раз даже мотор не выключен, а чья машина, никто не знает.— Марго помолчала и, сменив тон на шутливо-насмеш­ливый, спросила: — Что это ты, сестрица, без благоверного приехала?

Я бы такого мужа далеко не отпускала.

— А я и не отпускала далеко,— говорю.— До Гагры рукой по­дать.

— Говорят, у вас гости из Москвы...

В этом погребе надо ухо востро держать. Тут каждое слово, как в копилку, проваливается.

Молчу. Жду, что она еще скажет, далее интересно.

— Парнишку этого я видела. До чего хорош! Как молодой олень, ей-богу!

— Ну, Марго,— говорю и сеточку, с собой прихваченную, с дело­вым видом разворачиваю.— Давай, если что даешь, и пойду, а то ты заговариваться начала.

Она тоже встала.

— Ладно, Додо, ладно. Молчу...

— В прошлый раз обещала тушенку говяжью,— говорю.— Полу­чила?

— Для тебя найдется.

— Дай банок пять. И шпрот десять банок, если есть.

Она пошла в угол по ящикам, коробкам шарить и кричит оттуда:

— Сардины марокканские не хочешь?

— Нет,— говорю,— сама ешь.