Ольга Трифонова - Закон Паскаля

— Вы будете кататься, а мне платить?

— Так часто в жизни бывает, разве не знаете? Кому кататься, а кому и саночки возить.

— Мне, выходит, возить?

— Это уже от вас зависит, как сумеете.

— А вам кататься?

Он явно забуксовал, от злости не мог найти пообиднее, похлеще слов, но Сережа, недослышав, не поняв сути беседы, крикнул из темноты:

— Она нас катала. У нее «Жигули» синие, двадцать один ноль три, «Лада». Мы в Новую Рузу ездили.

— Машиной владеете? — с неожиданным доброжелательством поинтересовался Николай, будто это и не он только что, наливаясь холодной расчетливой злобой, искал подходящее слово, чтоб уничтожить наглую дамочку.

— Владею.

— Муж подарил? — Николай опустился на лавку и чуть ерзнул, показывая Полине, что не будет возражать, если и она присядет рядом.

Полина села. Вынула сигареты, ему не предложила, хотя видела: зыркнул с любопытством на «Аполлон — Союз», затянулась и, выпуская дым, пояснила спокойно, без вызова:

— Машину сама купила, — и сразу, не давая опомниться, — а что, Сережа дрова вам колет? С какой это стати?

Его смутил вопрос. Цепко оглядев Полину, ответил:

— Такой бугай должен куб нарубить, а он все сачкануть норовит.

«Бугай» в расстегнутом ватничке тотчас выскочил в проход, видно подслушивал. Крикнул с притворной слезой:

— Да… Вам руби, руби, все мало. Я, может, и два куба когда нащелкаю…

— Давай, давай, прибирайся, а то матери на тебя пожалуюсь, что школу прогуливаешь, — беззлобно пообещал Николай, и уже совсем ласково, задушевно Полине:

— Вы, значит, зарабатываете неплохо и возможности имеете?

— Имею.

— А вот… — он вдруг заволновался впервые, как охотник, вышедший на заветную тропу, голосом осторожным, мягким: «Вот они, родимые, токуют. Главное, не промахнуться», — голосом полным смирения и тайного азарта, — а вот… например, ковер хороший, ручной работы, могли бы поспособствовать, жена очень мечтает. — Улыбнулся: «Токуйте, токуйте, я подойду поближе». — Сколько там сверху положено, это все, как говорится — не будем мелочиться.

Складная шутка получилась, «говорится — мелочиться», самому приятно, улыбнулся еще слаще.

— И насчет катания не беспокойтесь, само собой, только подковать лошадку, конечно, надо, в этом вы совершенно правы, завтра же и подкуем.

— Ну что ж, — Полина тоже с улыбочкой, но нехорошей, наглой, словно сторговались в дурном и, презирая друг друга, все же остались довольны сделкой, — седло бы вот только другое под Орлика, а? Вон то, — кивнула в кладовку, где шелково блестело, радуя глаз нежными линиями, отличное кавалерийское седло.

— Да берите, — добродушно согласился Николай и подбросил на свои весы еще товару, — мешочка два картошки уместится в багажник?

— Уместится.

Торговаться, так торговаться. Крикнула тем, в деннике:

— Пора уж. Пошли, хватит вам.

Это был, конечно, перебор, тем более — знала: торгуется нечестно, но уж очень хотелось посмотреть, где граница, до какой стерпит за ковер. Стерпел, только лицом напрягся. В деннике затихли.

— Ладно. Все равно пойло сгубили. Завтра зальем, авось не сдохнет. Так я, значит, рассчитываю. Заходите завтра в гости, мой дом крайний, творожку дам, огурчиков малосольных, у меня жена — хозяйка справная, угостить умеет.

— Ручной работы достать не смогу. У нас их ударникам выдают, передовикам производства.

В деннике упало что-то, чертыхнулся тихонько Василий. Но у Николая нервы были, видно, железные и в людях понимал кое-что; не вспылил, не выругался, просто маленькая заминка и новый вариант.

— Ну, не ручной, машинный тоже сгодится, главное, чтоб большой — три на два.

— Может, на дорожке сойдемся? Дорожку мне совсем просто, красную, например, или синюю?

— Дорожка есть. На Ленинградском рынке по открытке приобрел. Вы уж затруднитесь.

— Хорошо. Договорились. Затруднюсь.

— Вот и спасибо. Значит, завтра зайдете? Часикам к двум, — зыркнул многообещающе на подошедших Василия и Сережу, но те вроде не испугались, а Василий даже сказал назидательно:

— Все же ты, Николай Петрович, с кондачка любишь, а надо по науке. Валка коня — это ж серьезнейшее занятие.

В окошке куреня горел свет. Когда вошли, удивила Полину непривычная чистота и домашний запах жареного мяса. Полина подумала весело: «Все-таки придется утиля отведать» и, словно угадав ее мысли, костлявая начальница доярок, не оставляя занятия своего — разделывала на газете селедку, — успокоила:

— Иваси как раз завезли нам на закусочку, и Клава теленка зарезала, так что все кстати и получилось.

Полина из кармана куртки вынула бутылку коньяка, поставила рядом с двумя поллитровками «Столичной».

— Что-то много выходит, — недовольно поморщилась начальница.

Убрала коньяк в тумбочку.

— Оставь, — вяло запротестовала самая насмешница над Полиной, черноглазая Надежда, — семеро же нас будет.

Сидела на кровати, привалившись спиной к печи, широко расставив ноги. Край халата не скрывал круглых розовых резинок, туго обхватывавших плотные бумажные чулки. Над резинками голубое, шелковое. Резко и странно отличались красные грубые кисти рук от молочной белизны округлых локтей, предплечий, будто от другой женщины приставили их к девичьему, нежному.

Надежда разомлела в тепле. Влажной испариной блестело круглое розовое лицо, чуть приоткрылись губы, и мерцали два блестящих, очень мелких зубика, как у зверька забавного.

«Какая ладная и крепкая бабенка», — подумала Полина, глядя на нее с удовольствием.

Прикрыв глаза, Надежда спросила нараспев:

— Чего задержались? Все наскакаться не можете?

— Во, гляди, — Василий протянул к ее лицу руку, — как твой меня.

Надежда глянула на багровый рубец коротко и снова опустила веки.

— За что?

— Да ни за что, Мишку валили, он не давался, а твой разозлился, как черт, размахался плеткой своей.

— Он и есть черт, — спокойно согласилась Надежда.

— Зато хозяйственный, — заметила возившаяся у плиты некрасивая, блекло увядшая подружка ее.

— А что мне с его хозяйственности, когда видеть его не могу, — Надежда бормотала будто в полусне. Только теперь Полина поняла, что она уже выпила изрядно.

— Не болтай! — строго прикрикнула начальница. — Поди слей мне, Валентина, — приказала той, у плиты.

Ушли в сени.

— Отчего видеть не можете? — спросила тихо Полина. — Злой?

— Ко мне добрый, — помолчала. Потянулась к тумбочке, сдвинула стаканы, чтоб наливать удобней.

— Так отчего же?

Надежда усмехнулась и, ловко сорвав фольгу-бескозырку, подмигнула Василию. Он примостился на табурете напротив не хозяином, а гостем робким.

— Чего притих, дядя? Досталось тебе? Так прости, забудь. Ты же всех прощаешь, всех любишь.