Александр Яковлев - Человек и пустыня

Он расспрашивал настойчиво отца и тестя о каждом приказчике в отдельности, кто работает в Бирске, кто в Уфе, в Кукарке. Он вспоминал дедушку. Дедушка смотрел даже, как спят и как едят приказчики. «Не верю я тем, кто много спит и сладко ест, следить за такими людьми надо». Значит, у него тоже были свои золотые правила.

«Труд — залог самоуважения, счастья, здоровья. Отдавай труду все свое время. Ты работодатель, организатор, ты должен быть работником лучше всех, вместе взятых работников, что трудятся на твоих хуторах, в твоих конторах».

«Деньги — очень большая сила. Но смотри на них только как на средство для исполнения твоих высоких целей, но никогда не смотри как на самоцель. И никогда не будь скуп…»

«Ты поденщик общественного блага. Добывая себе, добывай всем».

В начале зимы, едва установился санный путь, замерзла Волга и озера, он сам объехал хутора — Маяньгу, Красную Балку, побывал на заволжской мельнице, ознакомился с постановкой хозяйства, вникал в каждую мелочь. Вернулся освеженный, удовлетворенный, как будто нашел наконец твердый и единственный путь.

Дома Иван Михайлович и Василий Севастьянович работали еще усиленней. Груды телеграмм получались в конторе каждое утро. Все Поволжье снова было захвачено в колесо этой огромной машины «Торговый дом Андроновы и Зеленов».

Василий Севастьянович наконец доводил постройку колокольни до конца. На рождество освящали ее.

На освящение опять съехалось все старообрядчество из ближних сел и деревень, и когда впервые зазвонил староверский колокол, молчавший века, зазвонил по-старинному, по-уставному, как в Керженских и Черемшанских скитах звонят в било, — тысячная толпа, крестясь и плача, опустилась на колени на снег…

…Прошел еще год. Уже была в Москве квартира у молодых Андроновых. Они прожили с осени два месяца, посещая театры, музеи, но это выходило как-то по-студенчески, почему-то не создавало уюта, и обоих тянуло в Цветогорье, домой, к детям и к старикам, к покою.

В этот год цветогорское купечество затеяло построить в городе клуб, и председателем строительного комитета был выбран Виктор Иванович. Он увидел в этом деле какой-то новый шаг к объединению капитала, к борьбе за культуру. Он охотно взялся за дело. Он сам ездил в Москву к известным архитекторам, заказал проект, сам наблюдал за постройкой и не жалел денег. К осени следующего года в центре города выросло великолепное серое здание с колоннами, с зеркальными окнами.

На зимнего Николу — на купеческий поволжский праздник — было назначено торжество открытия. Виктор Иванович волновался, как перед экзаменом. Он понимал: на торжестве ему будет первая песня и, может быть, первый удар. Он занимался по вечерам у себя в кабинете, что-то писал, говорил вслух. И, зараженные его тревогой, все в доме волновались, как-то приутихли.

На торжество были приглашены представители купечества Саратова, Хвалынска, Балакова.

Днем был молебен — освящение нового здания, торжество официальное. Народа было немного — мало кому хотелось слушать попов господствующей церкви. Когда пропели многолетие, полицмейстер Пружков долго жал руку Виктора Ивановича, смотрел ему в глаза заискивающе:

— Честь имею поздравить!

Главное торжество было назначено на вечер… За час до назначенного времени Виктор Иванович поехал из дома в клуб. Ему было не по себе, он не мог сидеть дома. Что-то внутри холодело, дрожало.

Он походил по залам клуба, где уже шли последние приготовления. Длинные столы сверкали убранством. Виктор Иванович, как хозяин, отдавал последние распоряжения. Гости начали съезжаться. Приехали отец и тесть. Василий Севастьянович, словно обнюхивая, обошел стол, посмотрел, все ли в порядке. Побежал на кухню — торопливо и озабоченно. Иван Михайлович сел в кресло у белой стены, молча смотрел на сына. Он дрожащей рукой гладил бороду.

Приехал Волков, соляник Соловьев, масленщик Буров, заговорили густыми вольными голосами, как говорят люди власть имущие, везде чувствующие себя как дома.

У подъезда — было видать из окон — то и дело останавливались купеческие тройки и пары. Жирные и могучие, низенькие и высокие, входили в зал купцы — все в сюртуках или в староверских парадных кафтанах. Молодежь — с модными прическами, кто постарше — с прическами в кружало, по-старинному, по-волжски, по-староверски.

Их становилось больше и больше. Все — и старые и молодые — неизменно здоровались с Виктором Ивановичем с первым, он приглашал, он встречал как хозяин. Виктор Иванович впервые увидел вместе всех тех, кто, по его мнению, двигает культуру местного края, строит, кто борется с пустыней. Он знал: этот народ не безгрешен: выжиги и жулики, обманщики и наживатели. О многих из них ходят разговоры такие, что надо удивляться, почему вот этот купец Гаврилов не в тюрьме или этот фабрикант Сахаров не на каторге. Но в этот день почему-то не хотелось думать ни о слухах, ни о разговорах, ни о преступлениях, просто так открыто идти всем им навстречу. Музыка на хорах заиграла марш. Купцы зашумели, задвигались. Василий Севастьянович забегал, сзывая:

— Господа, пожалуйте к столу! Начнем с божьей помощью!

Виктор Иванович, внутренне взволнованный до крайности, стоял у колонны, всматривался в каждого, словно искал поддержки вот у этих, кто идет мимо, ласково улыбаясь ему. Он изо всех сил старался побороть внутреннюю дрожь, Василий Севастьянович потянул его за рукав.

— Садись! Чего стоишь?

Виктор Иванович натянуто улыбнулся, подошел к столу, сел. Возле его уха крякнул Василий Севастьянович:

— А ну, господи, благослови…

И, нагнувшись над ухом Виктора Ивановича, шепнул:

— Проси! Ты хозяин!

«Хозяин? А-а, так?»

Виктор Иванович сразу овладел собой.

— Господа! Приступим! Прошу вас! — громко сказал он.

Лакеи суетились вокруг стола. Музыка играла меланхолический вальс. Гости стучали тарелками, рюмками. Соседи неловко чокались. Кто-то протянул бокал к Виктору Ивановичу, а кто — в волнении он не разобрал.

Виктор Иванович, наклонясь к соседу — саратовскому мануфактуристу Бритвину, сказал:

— Впервые на таком торжестве. Купечество — одной семьей.

Василий Севастьянович опять вмешался:

— Витя, сказать бы надо! А ну, ты хозяин, тебя ждут.

Со всех сторон стола на Виктора Ивановича смотрели, улыбались. Он понял: ждать больше нельзя. Он наполнил свой бокал и поднялся. И тотчас там и здесь застучали вилками и ножами о графины. И кто-то приказал:

— Музыка! Стой! Довольно!

Тишина разливалась по залу, стала напряженной. Лакей, звеня бутылками на подносе, вошел в дверь. На него замахали. Он так и остановился стоять у двери.

— Господа! — проговорил чуть трепетным голосом Виктор Иванович. — Господа! Прежде всего позвольте поздравить вас с великим торжеством нашего единения. Мы впервые собираемся здесь дружной семьей, мы — цветогорское купечество. И на этом нашем торжестве мне хочется сказать несколько слов о значении купечества в жизни нашей дорогой родины. Что такое в представлении множества интеллигентных русских людей купец? Купец — это самодур, наживатель, эгоист. Одним словом, купец — это исчадие ада. Один современный писатель даже выразился о купце так: купец — это животное, временно исполняющее обязанности человека. Я не боюсь сейчас повторить перед вами эту рискованную фразу. Мне хочется указать, как далеко простирается клевета… Но посмотрим, что ж такое купец? Во все времена и во всех странах купечество, несомненно, было и будет проводником цивилизации. В России же купечество является, по-моему, тем сословием, которое выводит нашу страну на путь прогресса. Я много думал, смотрел и проверял. Мне хотелось узнать и увериться, что такое, наконец, купечество. И я увидел, что это мы, купцы, первые прокладывали дорогу в пустыни, первые открывали неизвестные страны, первые строили города. Записи самые древние, книги самые древние, как библия, например, говорят нам, что культурная жизнь страны как раз начинается с того момента, когда появляется торговля и промышленность. Без них пустыня торжествует. Без торговли и промышленности нет жизни не только культурной, но и никакой. Лишь торговля и промышленность создают движение, и уже с ними идут и искусство, и право, и, наконец, государство с его войсками и благоустройством.