Александр Яковлев - Человек и пустыня

В доме Рыкуновых Виктор Иванович познакомился с сестрой Маргариты Семеновны — Ольгой Семеновной, актрисой. Нельзя было поверить, что Маргарита Семеновна и Ольга Семеновна родные сестры. У Ольги Семеновны были большие зеленые глаза, очень холодные, пристальные. Вся тоненькая, извивающаяся, с рыжими богатыми волосами, она говорила усиленно, как актриса, открытым голосом. Знакомясь, она спросила Виктора Ивановича:

— Скажите, вы всегда такой большой?

И посмотрела ему прямо в глаза серьезно своими зелеными глазами.

— Виноват, всегда — такой, — тоже серьезно сказал Виктор Иванович и покорно поклонился.

— Очень приятно! Такие большие мужчины мне нравятся, — растягивая слова, проговорила Ольга Семеновна.

Она смотрела ему прямо в лицо, и Виктор Иванович чувствовал себя связанным и немного смущенным. Для него Ольга Семеновна была невиданная, новая женщина. Он еще не встречал подобных. Они заговорили. Она чуть кокетничала, говорила шутливо. Все время она старалась поддержать разговор о предметах высоких: литературе, живописи, искусстве вообще. Точно орехи из мешка, она высыпала множество имен: Метерлинк, Гамсун, Пшибышевский, — имен, которых Виктор Иванович не знал.

Он, слушая, краснел, вздыхал. Ольга Семеновна наконец поняла его беспомощность, заговорила о загранице — об Америке. Странный этот вечер вышел. Виктор Иванович всегда был убежден, что женщина, как бы она ни была образованна, она бесконечно ниже мужчины. А вот эта — яркая, полыхающая — сразу смутила: он сам показался перед собой маленьким и глупеньким.

Он сидел перед нею (Иван Саввич и Маргарита Семеновна ушли), слушал, смотрел в ее зеленые глаза, и ему казалось: он плывет куда-то в огненное.

Поехали в театр — опять сотни новых имен, опять беспомощность.

— Вы меня простите, я невежественный провинциал.

Она сверкнула зеленым огнем глаз и розовой улыбкой.

— Так позвольте мне заняться вами. Мне нравятся такие мужчины, как вы.

Теперь почему-то эта фраза подняла его на дыбы. Он взял Ольгу Семеновну покрепче под руку, шутливо воскликнул:

— Жажду просвещения!

Из театра поехали в литературно-художественный кружок. Пили вино, чокались «за счастье, за радость жизни». Она смотрела на него долгим, серьезным взглядом. Виктору Ивановичу хотелось убежать или броситься на нее, целовать, обнимать вот здесь, при всех.

У парадной двери дома, где она жила, он долго целовал ее руку — взасос. Она сказала вполголоса:

— До завтра, до завтра! Пока не следует ускорять событий.

Виктор Иванович ушел от нее с отуманенной головой: «Вот женщина!»

Они стали встречаться каждый день. Они ездили в картинные галереи, в театры, ужинали в ресторане. Она говорила обещающими фразами, и странно — в первые вечера эти фразы вздыбливали его: вот кинуться бы головой в омут, — а потом точно пройден был какой-то предел, и фразы холодили, почти пугали.

Как-то в художественном кружке они пробыли до рассвета. Виктор Иванович увидел здесь двух знаменитых писателей и знаменитого актера. О них, об этих писателях и актере, часто писали газеты, а в этот вечер все трое — и писатели и актер — были пьяны, сидели за столом с красными лицами, растрепанные, с осоловелыми глазами. Это было очень противно и почему-то напоминало попойки мещан родного Цветогорья. Так же вот там сидят за столом с осоловелыми глазами, красные и растрепанные. И почему-то захотелось домой, где все сдержанно, строго, порядочно. Ольга Семеновна спросила:

— Скажите, вам нравится здесь?

Он сказал:

— Нравится!

Но это было очень неискренне.

Из дома уже приходили письма: «Приезжай, теперь все тихо». Но ему не хотелось ехать. Ольга Семеновна занимала его мысли и ночью и днем. «Что за женщина!» Ему казалось, он начинает увлекаться ею, он не боялся увлечься. От Ольги Семеновны веяло чем-то вольным, и казалось: увлечение не может быть глубоким, будет как в песенке: «Поиграть и перестать!»

Раз ночью, — это было уже в конце второй недели их знакомства, — возвращаясь из театра, Виктор Иванович пригласил Ольгу Семеновну поужинать в ресторане. Они пили какое-то необыкновенное вино, заказанное самой Ольгой Семеновной. Они смеялись, и страсть, как легкий морозец, пробегала по спине от пяток к затылку. Виктору Ивановичу казалось, что сейчас, вот сейчас он что-то скажет, может быть, непоправимое. Ольга Семеновна явно ждала его слов, смеялась каким-то новым смехом. Когда лакей вышел за дверь кабинета, она вдруг придвинула свое лицо к лицу Виктора Ивановича, круглыми зелеными глазами поглядела в его глаза, сказала:

— Ну, что же вы молчите?

Виктор Иванович отодвинулся.

— Вы о чем?

— Почему же вы не говорите мне о своей любви?

— А вам это интересно?

— Да, интересно. Я знаю: вы хотите и не решаетесь, — так будьте решительнее.

Холодок охватил Виктора Ивановича, и страсть погасла.

— А вы думаете, что я непременно хочу сказать?

— Конечно! Все мужчины похожи друг на друга. Я знаю, чем вы дышите.

Теперь засмеялся Виктор Иванович, деревянным смехом. От ее слов на него повеяло таким развратом, что ему стало не по себе.

— А вы так хорошо изучили мужчин?

— Да, конечно!

— Ну и поздравляю вас! Выпьемте!

Они еще пили, еще смеялись, но страсть уже больше не возвращалась. Он проводил Ольгу Семеновну и, возвращаясь пешком, посмеивался над собой, раздумывал. Ему теперь было странно, что вот за всю жизнь он только знал одну женщину: свою жену. Почему так случилось? Разве он не видел других женщин? Видел и думал о них. Думал невольно, как всегда здоровый мужчина думает о женщинах, но дальше дум он не шел. Почему? Потому что ни одна женщина не могла сравниться с его женой, Елизаветой Васильевной. Так он думал о ней. Путь его недолгой, но странной любви и женитьбы какой-то романтикой осветил всю его жизнь. Елизавета Васильевна заслонила собой всех женщин. Ни на кого ее не променяешь, ни с кем не сравнишь. А вот эта волнующая женщина с зелеными глазами вдруг оттолкнула своей развратностью, может быть, мнимой. Виктор Иванович решил: если мужья изменяют женам, в этом виноваты жены.

Его потянуло домой, потянуло неудержимо, и на другой же день, не простившись с Ольгой Семеновной, он уехал в Цветогорье.

Когда он ехал к вокзалу, газетчики на улицах кричали: «Разгон Государственной думы!» Но уже теперь Виктора Ивановича мало интересовали и дума, и все, что ждет его в связи с этими разгонами, думами, революциями.

Родной город за эти месяцы будто замер. В городе стояли две сотни казаков, множество стражников и солдат. По вечерам солдатские песни слышались отовсюду, и казалось, что это уже не город, а военный лагерь. В уезде еще продолжались бунты. Казаки и стражники уезжали туда на усмирение. Василий Севастьянович и Иван Михайлович приносили новости: то убили столько-то крестьян, то арестовали столько-то. Цветогорская тюрьма переполнилась до краев арестованными. Василий Севастьянович окончательно отказался от сенотовского имения и, когда узнал, что усадьбу сожгли, заговорил довольно: