Вячеслав Тычинин - Год жизни

— Он ни разу не говорил о вас,— жестковато пояснила Нина.

Зоя медленно покраснела. В самом деле, с чего она вообразила, будто Алексей делился своими мыслями с посторонним человеком, хотя бы и с врачом?

— Шатров никогда не говорил о разрыве с вами,— продолжала Нина,— но переживал его очень тяжело. Это осложнило весь ход болезни.— Нина запнулась, но только на секунду.— Если вас интересует мое мнение об этом, я могу его сказать.

— Да? — вопросительно подняла брови Зоя. Она уже жалела, что затеяла разговор об Алексее.

— Вы поступили нехорошо,— беспощадно сказала Нина.— Нехорошо для Шатрова,— а особенно для себя. Думаю, со временем вы раскаетесь в своем поступке.

Зоя ничего не ответила, выплюнула веточку, оказавшуюся очень горькой, нагнулась и подобрала пилу. Гибкая сталь тихонько прозвенела.

Продолжая валить лес, Нина и Зоя работали молча, обмениваясь только короткими деловыми замечаниями.

В полдень приехал вместе с Галваном Крутов, обошел всю делянку, громко похваливая женщин, подзадоривая их:

— А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, выручайте «Крайний»!

Игната Петровича удивило, как много леса заготовили женщины.

— Кубов пятьдесят будет,— на глаз определил Крутов.— Этак вы до вечера сотню кубов заготовите. Два воскресника — и лес на ясли обеспечен. Вот что,— обратился Игнат Петрович к Галгану.— Мотай сейчас живым духом на прииск: вези сюда бочонок пива и буфет организуй.

Галган пытался возражать, ссылаясь на близость Первомайского праздника, отсутствие запаса и транспортного сообщения с Атареном, но Крутов не стал ничего слушать.

Вдвоем с Неделей Игнат Петрович помог женщинам уложить в штабеля заготовленный лес, сам срубил пару деревьев, пообедал вместе с женщинами и уехал домой, окончательно обворожив их.

— В следующий раз проведем не воскресник, а субботник. В помощь вам выгоню в лес всю контору,— пообещал на прощанье Крутов.— Меньше бумаги испортят, бездельники.

Возвращались на прииск уже с зажженными фарами. У всех ныли руки, ноги, болели спины. Все сидели примолкшие, но на душе каждой женщины было светло и радостно. Великое дело — коллективный дружный труд! Приобщившись к нему, собравшись вместе, женщины словно стряхнули с себя бремя будничных забот, распрямились, выше подняли головы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЕСЕЛЫЙ МЕСЯЦ МАЙ

1

Изредка, если верить старым людям, Год выстраивает перед собой всех своих двенадцать сыновей и любуется ими. Красив румянолицый, подпоясанный белым кушаком Январь — разбитной зачинщик всяких дел, ветрогон и проказник, любящий сковать льдом быстрые воды, осыпать леса и поля хлопьями снега. Радует взгляд тучный, пышущий жаром, добродушный толстяк Август. Его щеки, напоминающие цветом спелый персик, вот-вот лопнут, так они надуты. За пазухой у Августа все дары природы: сочные, с кровавой мякотью арбузы, медвяные дыни, прозрачные яблоки, черноглазый виноград. Но лучше всех братьев-месяцев веселый Май. Стройный, гибкий сынок Весны с ясными глазками, изумленно озирающими зеленый мир, открытый перед ним, как он дивно хорош! Ускользнув от докучливой опеки старухи Зимы, он готовится скакнуть вперед и смеется, и рукоплещет, и поет в одно время. Глядя на него, приветливо склоняется зеленокудрая березка, громче заливается в небесной голубизне невидимый с земли жаворонок.

Май неразлучен с Любовью. Они издавна обручены между собою. Вот почему в мае любовь разлита в воздухе, проникает в сердца, придает влажный блеск очам. В мае из тенистых уголков теплой ночью всюду слышится замирающий девичий шепот и звук поцелуя. В мае тоскует гармоника за околицей села. В мае не спится даже тому, кто уже лишь в мечтах видит себя снова молодым, вспоминает невозвратимые, навеки минувшие беспечальные дни своей молодости.

Сиротка был молод. И пожар любви охватил его с такой яростной силой, с какой вспыхивает и горит на ветру сухая береста. Отлились кошке мышкины слезки! Впервые Сиротка, привыкший к легким победам, не помышлявший о том, каково приходилось оставленным им девушкам, на себе испытывал мученья неразделенной любви. Он вставал и ложился с мыслью о Дусе Охапкиной. Вместо извилистой дороги, окаймленной по сторонам стлаником, шофер видел теперь перед собой только изменчивые зеленые глаза девушки, ее улыбчивый рот, проворную, гибкую, как у соболя, фигурку.

Сиротка даже похудел, побледнел, потерял часть своей природной жизнерадостности и самоуверенности, хотя и не сдавался, изобретая каждый раз новые уловки для того, чтоб покорить строптивую.

Вечером, едва проклюнутся первые слабые звездочки, вооружившись гитарой, юноша уже располагался у ног Дуси где-нибудь на отлогом берегу Кедровки в укромном зеленом местечке и, пока девушка плела себе венок из распустившихся фиолетовым цветом гибких веточек багульника, трогал струны. Тихонько аккомпанируя себе на гитаре, Виктор пробовал разные мелодии, потом, остановившись на одной, страстно запевал:

Мне с тобой хорошо в море грозном,

Мы одни в этом мире подзвездном,

Мы одни, с нами только гитара,

Что умеет лишь петь о любви...

Отвечая настроению юноши, верная гитара выразительно тосковала под его пальцами, договаривая то, чего не было в песне. С тихим плеском бежали волны. Молодой месяц всходил над зубцами тайги. Становилось прохладно. Накинув свой пиджак на плечи девушке, Виктор продолжал петь:

Если хочешь в любви мне признаться...

— Не хочу! — Дуся внезапно вскакивала и с хохотом убегала, унося пиджак. Сиротка оставался один.

В другой раз Виктор затевал игру в «капустку». Он подставлял огрубевшие ладони, и девушка клала на них свои мягкие руки. Но как ни ловок был шофер, считавшийся виртуозом в этой игре, как он ни старался, ему никак не удавалось хлопнуть Дусю по рукам. От смеха она валилась прямо в объятия Виктора, так что оставалось только протянуть руки, чтоб схватить ее. Разумеется, Виктор так и делал, но неизменно хватал воздух. Дуся уже была на ногах и показывала Виктору язык.

Она была неистощима в своих насмешках: кружилась вокруг юноши, дразнила его, теребила, щекотала за воротником колючей веткой стланика, заставляла до изнеможения гоняться за собой в кустах, строила гримасы, юлила, не даваясь в руки, всегда успевая спастись бегством. При этом ее крепкие стройные ноги, обутые в сандалии, так и мелькали в воздухе. Нет, положительно, сам бес сидел в этой девчонке!

Язык у Дунюшки, как звал свою милую Виктор, был такой же проворный, как и ее ноги. Не один раз под веселый перебор гитары, собрав остатки былого мужества, Виктор запевал возле приискового клуба залихватски насмешливо:

Мне, шоферу молодому,

Нет нигде спасенья:

Липнут девки, как на мед,