Марк Чарный - Лейтенант Шмидт

Подплыв ближе к берегу, Карнаухов увидел, что солдаты расстреливают или закалывают штыками тех, кому удалось доплыть. И он решил вернуться на «Очаков».

По бухте уже шныряли паровые катера Чухнина, десятками расстреливая выбивавшихся из сил матросов, которые не сдавались, предпочитая лучше умереть, чем попасть в руки разъяренных карателей.

«Очаков» горел. Карнаухов поплыл к носовой части, еще не охваченной огнем. Он увидел спущенную сверху веревку, судорожно схватился за нее и только теперь почувствовал, что сил больше нет. Тело обмякло и закачалось на волне, как мертвое. Но руки мертвой хваткой держали веревку.

Отдохнув, Карнаухов стал взбираться по веревке на палубу. Когда он поднялся наверх и ступил ногой на родную палубу, тяжелый удар свалил его с ног. Карнаухов потерял сознание.

Большая часть крейсера пылала. Люди были перебиты, изранены, многие бросились искать спасения вплавь. Больше на беспомощном крейсере делать было нечего. Каждую минуту можно было ждать появления карателей. Шмидт разделся, бросил одежду в огонь и прыгнул за борт. Он решил добраться до миноносца, на котором должен был быть Женя.

Офицеры-заложники, запертые в каюте, заметив, что революционный крейсер уже не в состоянии обороняться, осмелели. Выломав двери, они бросились наверх. Над израненным, горящим кораблем по-прежнему развевался красный флаг. Повсюду на палубах лежали защитники крейсера. Одни были убиты, другие, тяжело раненные, стонали.

Один из офицеров подбежал к фок-мачте и, поминутно оглядываясь, начал спускать красный флаг. Офицеры надеялись, что после этого обстрел прекратится и не пострадавшие во внутренних каютах заложники не понесут никаких потерь……

Белого флага под рукой не было. Кто-то схватил со стола в каюте скатерть и начал судорожно поднимать ее.

Шмидт прыгнул неудачно. Очевидно, при падении он зацепил за что-то, потому что, оказавшись в воде, вдруг почувствовал режущую боль в правой ноге. Преодолевая боль, он плыл к миноносцу. Тот был недалеко, но яростный обстрел продолжался. Рвались снаряды, вздымая, то тут, то там гейзеры воды, и море кипело от пуль и осколков снарядов.

Шмидт оглянулся на горящий «Очаков» и тут вспомнил, что в кителе, который он бросил в огонь, остались письма Зинаиды Ивановны. С ними он никогда не расставался. В глазах у Шмидта все поплыло. Он начал тонуть, но, инстинктивно работая руками, снова вынырнул на поверхность. Сверкнула мысль, что силы иссякают…

Вдруг чья-то крепкая рука подхватила его и потянула за собой. Повернувшись, Шмидт совсем рядом увидел сжатые челюсти Гладкова и его мускулистую руку, уверенно загребающую воду.

— Дойдем… — выдохнул Гладков, и Шмидт почувствовал, что силы возвращаются к нему.

До миноносца было уже рукой подать, но и он был, видимо, поврежден снарядами.

Их заметили и помогли подняться на палубу. Шмидт дрожал от холода, и кто-то накинул на его голые плечи матросскую шинель.

Когда «Ростислав» и другие верные царю корабли открыли огонь, командир контрминоносца «Свирепый» Иван Сиротенко почувствовал, что его час настал. Глаза у него были широко раскрыты от боевого нетерпения.

— Огонь! — крикнул он.

Орудие контрминоносца дало несколько выстрелов по «Ростиславу». Но на каждый выстрел «Свирепого» приходилось сто выстрелов чухнинской эскадры.

Через несколько минут после начала стрельбы снаряд попал в машинное отделение «Свирепого». Машина остановилась. Осколки снарядов и пули градом стучали по бортам, палубе, надстройкам. Канонир, стоявший рядом с Сиротенко и Столицыным, был убит.

На палубе были разрушены почти все надстройки, а «Свирепый» продолжал стрелять, в красный флаг развевался над израненным кораблем.

Но вскоре разрушенная неоднократными попаданиями корма стала оседать в воду. Одни матросы начали бросаться за борт, другие пытались укрыться в носовом кубрике. Туда же Сиротенко втолкнул Столицына, хотел было войти сам, но, подумав секунду, выбежал на палубу и бросился в воду.

Наполовину затопленный, контрминоносец не двигался, орудия его смолкли, но каратели продолжали обстрел, не смея приблизиться к революционному знамени, которое, словно напоенное кровью, ярко алело в вечернем небе.

Целый час не прекращался обстрел. Пули стучали по броне кубрика и опустевшей палубе. Они сыпались на корабль до тех пор, пока какой-то матрос не пробрался к мачте и не спустил флаг, чтобы спасти оставшихся в живых беспомощных людей.

Только после этого к полузатонувшему миноносцу подошли шлюпки, сняли находившихся на нем раненых и доставили их на «Ростислав».

Когда Столицын, подталкиваемый сзади пинками, поднялся на палубу флагмана, там уже находилось несколько человек, подобранных в воде. Дрожа от холода, они лежали на палубе, но их заставили подняться и вместе с доставленными со «Свирепого» выстроили в ряд.

Принимать этот кровавый парад вышел известный на эскадре Феодосьев, хромой адмирал с окладистой седоватой бородой. Изрыгая ругательства, он топал ногами и яростно размахивал руками. Его гнев дошел до исступления, когда он увидел среди пленных человека в штатском пальто. Это был председатель Совета депутатов Столицын.

Человек в штатском — значит агитатор. Брызгая слюной, хромой адмирал закричал:

— Расстрелять его! Сию секунду расстрелять!

Столицын медленно снял с себя пальто, отдал его дрожащему от холода матросу и отошел в сторону.

Из команды «Ростислава» вышли шесть матросов с винтовками. Остановились. Стукнули прикладами о палубу. Столицын стоял молча, безразлично наблюдая за приготовлениями. Скорее бы все кончилось!

Это внешнее равнодушие неожиданно погасило ярость адмирала. Он ожидал испуга, слез, мольбы, хотел насладиться унижением врага. Но не дождался. И крикнул, как ужаленный:

— Отставить!

Офицер стал переписывать пленных. Он спросил Столицына:

— Вы революционер?

— Да, я социал-демократ.

Офицер поднял глаза и внимательно посмотрел на молодого человека, которого только что чуть было не расстреляли.

Положительно, этих людей трудно понять.

Миноносец № 270, на котором оказались Шмидт с сыном, сделал попытку подойти к берегу, но, подбитый снарядами с «Ростислава», вскоре остановился. Обстрел беспомощного корабли продолжался, и люди начали бросаться в воду. Тогда огонь был перенесен на плывущих.

Шмидт лежал в каюте почти без сознания. Тело его беспрерывно вздрагивало — Петр Петрович никак не мог согреться. Матросская шинель, которой его накрыли, была мокрая, и, по-видимому, раньше валялась в угле — по телу Шмидта потекли черные ручейки. Сын его тоже был в шинели, надетой на голое тело.

Вдруг раздался голос: