Анатолий Вахов - Утренний бриз

Фондерат, готовый к схватке, переступил порог кабинета консула. Стремительно обшарив кабинет взглядом, он облегченно опустил плечи, вынул руку из кармана. Колдуэлл, не поднимаясь из кресла, помахал какими-то бумагами.

— Есть хорошие вести! Ваш протеже великолепно оправдал себя.

Фондерат не понимал, о нем говорит Колдуэлл. Консул пояснил:

— В Ново-Мариинске свергнут большевистский ревком. Там создана новая власть. В перевороте не последнюю роль сыграл ваш… как его… — тут консул взглянул в бумаги, — как его… вот… Струкофф…

Только теперь Фондерат понял, чем так обрадован американец, и с обидой вспомнил, как консул ругал его, когда в том же Ново-Мариинске большевики свергли Громова. Что же сейчас Колдуэлл хочет от него?

— Там, на Севере, нужна твердая рука, чтобы никаких неожиданностей не могло произойти. Я хочу просить вас, дорогой полковник, выехать в Ново-Мариинск и там контролировать порядок.

— Мне ехать в Ново-Мариинск? — переспросил Фондерат. Предложение Колдуэлла было слишком внезапным. Консул недовольно нахмурился:

— Вы что, не согласны? Или же боитесь?

— Я готов, — выпрямился и щелкнул каблуками Фондерат.

Колдуэлл оказался около него и, сияющий, довольный, увлек полковника к столику с бутылками:

— За наши успехи на Севере, дорогой полковник.

Они выпили, и Колдуэлл, усаживая Фондерата против себя в кресло, превратившись в делового человека, наставительно заговорил:

— Вам, дорогой полковник, доверяется очень, очень большое и важное дело. Вы, конечно, перед отъездом в Анадырский уезд побываете в Номе у командора Томаса, получите его инструкции и будете регулярно его информировать о положении на полуострове, хотя с вами также будут, очевидно, сотрудничать офицеры Американского легиона. Но они не русские, и это, конечно, осложняет их миссию. Я бы хотел и даже прошу вас настоятельно, точно так же информировать и меня, но об этом никто не должен знать…

«Я должен быть твоим осведомителем», — думал Фондерат, но — это не задело, не обидело его. Возможность оказаться на Чукотском полуострове обрадовала его, подняла настроение и даже вселила в Фондерата надежды. Все же он будет на русской земле, и снова ему будут подчиняться люди. Теперь он не позволит себе сентиментальничать, а будет с врагами жесток, беспощаден, и его имя все будут произносить с трепетом. Фондерату уже не терпелось быстрее оказаться на Чукотке, взяться за дело. Он снова нужен! Полковник уже простил консулу холодный прием и был готов благодарить Колдуэлла. О, консул может быть уверен и спокоен. Он, Фондерат, блестяще оправдает его надежды. Ну, и конечно, не забудет и себя. Его семья, его родные и близкие, которых он предусмотрительно заранее отправил из Владивостока в Японию, скоро получат посылки с мехами. Он заставит и Усташкина-Струкова на себя работать. Чукотский полуостров далеко, и большевики не скоро туда доберутся, а может быть, Америка вообще возьмет этот край под свое покровительство. Картины, одна радужнее другой, рисовались Фондерату. Он так размечтался, что перестал слушать Колдуэлла. Но тот вернул его к действительности:

— Вы снова в седле, дорогой полковник. И коня мы даем вам отличного. Только крепко держите повод.

«Конь-то из русской конюшни», — подумал Фондерат и спросил:

— Что я могу для вас там сделать?

— А вот об этом сейчас и поговорим.

…Поздно вечером большой черный автомобиль, на радиаторе которого развевался маленький звездно-полосатый флажок, промчался по Владивостоку, влетел в порт и, шурша покрышками по каменным причалам, остановился у трапа, ведущего на пароход «Атту». У трапа на пристани стоял американский часовой. Из автомобиля вышел Колдуэлл. К нему навстречу быстро спустился капитан. Они обменялись несколькими фразами, и тогда Колдуэлл постучал рукой по стеклу автомобильной дверцы:

— Прошу, полковник!

Дверца отворилась, и вышел Фондерат. Воротник его пальто был поднят, а шляпа низко надвинута на лоб, почти до самого пенсне. Полковник сразу же ринулся к трапу и, обогнав консула и капитана, взбежал на палубу парохода.

Через полчаса Колдуэлл возвратился к себе в консульство.

…Товарищ Роман, глубоко засунув руки в карманы пальто, медленно шел по Светланской улице. Наступила ночь, но здесь, на главной магистрали города, ее как будто не замечали. Текла напористая, беспокойная, шумная река прохожих. Вокруг звучала пестрая смесь языков. До Романа долетали французские и японские, греческие и английские, чешские и испанские слова.

Товарища Романа задевали прохожие, толкали. Одни извинялись, другие, не обращая внимания, шли дальше, шаркая подошвами по холодным гранитным плитам тротуара. Проносились с наигранно лихими выкриками и свистом извозчики, крякали клаксонами автомобили, из окон ресторанов и кафе-шантанов лилась музыка.

С бухты тянул холодный ветер. От него стыло лицо. Только недавно товарищ Роман сбрил теперь ненужную острую, клинышком, бородку и залихватски, по-приказчичьи, закрученные усы, которые носил для конспирации. И подпольную партийную кличку «товарищ Роман» по праву заменило подлинное имя: Алексей Яковлевич Касьянов. Но по старой привычке члена Дальневосточного областного комитета РКП(б) друзья по работе продолжали звать товарищем Романом.

Он, чуть выставив вперед левое плечо, пробил себе дорогу в густом потоке людей, вышел к ресторану Кокина и достал пачку папирос. Ему очень хотелось курить. Первую спичку, едва она успела вспыхнуть, загасил порыв ветра, ворвавшийся с противоположной стороны улицы из-за ярко освещенного дома губернатора, где теперь помещался областной комитет партии. Прикурив от второй спички, Алексей Яковлевич жадно затянулся и сразу почувствовал, как отступает усталость. Он подошел к краю тротуара, ожидая, когда можно будет перейти улицу, но поток экипажей, автомобилей, красных дребезжащих трамвайчиков не прекращался.

По краю мостовой, чуть не задев Алексея Яковлевича, прошел американский патруль. Долговязые, на голову выше всех, парни в коротких шинелях шли вразвалку, насвистывая что-то веселое, задорное. За ними, отстав шагов на десять, молча, насторожен-! но поглядывая по сторонам и крепко держась за ремни закинутых за плечи винтовок, проследовал патруль партизан. Пятеро бойцов, одетых в одинаковые папахи и полушубки, шли, тесно прижавшись друг к другу плечами. «Специально приоделись», — безошибочно определил Алексей Яковлевич, и у него стало тепло на сердце. Ему захотелось остановить бойцов, пожать им руки, поблагодарить. Сказать что-то хорошее. Он от волнения стал чаще затягиваться. Как хорошо понимал Касьянов этих незнакомых ему лично людей. Они взяли у товарищей лучшие папахи и полушубки, чтобы выглядеть рядом с иностранцами не хуже, поддержать авторитет своей народной армии. Но он видел, что партизаны чувствовали себя не совсем уверенно, спокойно, и снова его потянуло к ним, чтобы сказать: «Смелее, товарищи, смелее. Это же ваш город, и вы здесь хозяева».