Анатолий Вахов - Утренний бриз

— Принеси керосин.

Ковыляя на коротких кривых ногах, Еремеев вышел из комнаты. Бирич шагнул к буфету, достал графин с водкой и налил три полных стакана. Указал на один Кулику:

— Давай.

Они выпили. Вернулся Еремеев с жестяной банкой, в которой плескался керосин, с жадностью уставился на водку. Бирич взял у него банку:

— Иди, пей!

Павел Георгиевич обошел весь дом, обливая керосином пол, вещи, стены. Облил он и трупы. Потом швырнул пустую жестянку в кухню. Она с грохотом прокатилась по полу. Бирич поднял со стола тяжелую бронзовую лампу, сбросил с нее большой шарообразный матовый абажур и швырнул лампу на Бесекерского. Его пропитанная керосином одежда разом вспыхнула. Пламя быстро перекинулось на пол и стены.

— Пошли, — Бирич первый вышел в кухню. Здесь он достал коробок спичек и поджег керосиновую лужу на полу и облитые трупы на лежанке. В доме затрещало, загудело пламя. Оно разрасталось. Клубы удушливого дыма поднялись к потолку.

Бирич и его помощники выбежали из кухни, плотно прикрыли дверь в нее, затем так же тщательно захлопнули и наружную и скрылись в ночной пурге. Бирич на бегу оглянулся и увидел за снежными столбами багровое пламя. Он спокойно повернулся к нему спиной. Покончено еще с одним конкурентом. Жаль, что не нашли его сбережения. Ну, черт с ними. Товаров Бесекерского будет достаточно. Павел Георгиевич сердито прикрикнул на попутчиков:

— Чего около меня толпитесь? За дело!

Кулик и Еремеев исчезли, растворились в пурге. Бирич, пряча лицо от сухого, больно секущего снега, зашагал домой, «Ушел ли уже Рули?» — гадал он.

Но Павел Георгиевич плохо знал американца, Рудольф и не собирался покидать квартиру Бирича. Когда Павел Георгиевич вошел в свой дом, то увидел, что на вешалке нет шубы Трифона, но зато рядом с шубой Елены висит шуба Рули, и стал думать о том, какую можно извлечь для себя пользу из новой победы Елены.

…Не найдя ни Наташи, ни Нины Георгиевны, толпа полупьяных людей обрушила свою ярость на вещи — переломала, перебила все, что попадалось под руки в школе, а затем, по чьему-то предложению, ринулась в кабак Толстой Катьки. И там бушевала до утра. Люди с каким-то остервенением и отчаянием пили, кричали, ругались, затевали драки, словно хотели забыть о том, что сделали днем, о том, что за стенами гудит пурга. В этом гуле им слышалась угроза.

Стайн, распрощавшись с пьяными, отправился на радиостанцию и передал в Ном радиограмму. Содержание ее было совершенно безобидным:

«По дешевой цене приобрел всю партию товара. Качество пушнины высокое. Конкурирующих компаний нет. Жду ваших рекомендаций. Стайн».

Учватов был оскорблен и зол на американца за его недоверие к нему. Начальника радиостанции мучило любопытство. Что передал в Ном Стайн? Когда Сэм сел на ключ, он попросил Учватова выйти из аппаратной.

Тут же, на радиостанции, Сэм остался ночевать, приказав Учватову дежурить у приемника и ждать ответа из Нома. Ответ пришел под утро, задолго до наступления короткого серого полярного дня. Томас советовал Стайну и Рули: «Продолжайте прицениваться к товарам. Возможны конкуренты. Цены на пушнину повышаются».

Стайн выругался. И ему и Рули приказывают торчать в этой Дыре. Рули, конечно, будет рад. Ему есть с кем развлекаться. Стайн задумался. Томас предупреждает о возможных противниках. Здесь? Но где они, кто? Ведь весь ревком уничтожен. Томас сообщает также о том, что у большевиков могут быть большие силы. Но откуда? Стайн решил не ломать понапрасну голову. Пусть обо всем думает Рули. Он старший. Лично Стайн не видит ни малейшей опасности. Томас просто преувеличивает, выискивает предлог, чтобы задержать их здесь. Стайн про себя обозвал Томаса идиотом и, спрятав в карман текст радиограммы, содержания которой так и не узнал Учватов, вышел с радиостанции, но тут же вернулся и приказал ему:

— Ни с кем не устанавливайте пока связь. Можете только слушать.

— Конечно, конечно, — торопливо закивал Учватов, поняв, что этот белобрысый американец, не задумываясь, пристрелит, если ослушаться его приказаний.

Ивану Захаровичу стало жаль себя. Как ему не везет! После расправы с ревкомом Бирич даже не пригласил его к себе на ужин, а велел не оставлять радиостанцию. От всех перемен в посту он, Учватов, ничего не выиграл. И выиграет ли?

Нина Георгиевна открыла глаза и прислушалась. Все в пологе спали. Под шум пурги, которая не утихала, сон людей был крепок. Рядом с Ниной Георгиевной мерно дышала Наташа. «Как ее нога? — обеспокоенно подумала Нина Георгиевна. — Бедная Наташа. Сколько ей приходится переживать. А ведь жизнь ее только начинается». Нина Георгиевна думала о ней как о человеке, который нуждается в ее заботе и защите, хотя сама не на много была старше Наташи.

Нина Георгиевна прикрыла глаза, и перед ней встала картина уходивших в пургу, навстречу смерти, ревкомовцев. Она не смогла сдержать себя, уткнулась лицом в рукав и тихо заплакала.

Мысли бежали путаные, неясные. Думалось сразу о многом. Проносились обрывки воспоминаний — давних, казалось, забытых, и совсем новых. И вдруг навалилось какое-то беспричинное беспокойство. Она приподняла голову, точно хотела получше вслушаться в голос пурги, понять, о чем она неустанно шумит.

«Я, кажется, забыла что-то сделать», — подумала Нина Георгиевна и тут же поняла причину своего беспокойства. Документы! Да, да, документы ревкома остались в кабинете Мандрикова. Их надо забрать, спасти, иначе их уничтожат. Они должны быть сохранены. По ним потом люди узнают, что было сделано Мандриковым и его товарищами в этом краю, за что они вышли навстречу смерти и приняли ее, уверенные в своей правде.

Нина Георгиевна выбралась из полога и машинально проверила, в кармане ли вторые ключи от сейфа и столов, которые ей накануне передала Наташа.

В яранге стоял полумрак. В отверстия и щели вместе со струившимся слабым серым светом проникал снег. Он покрывал весь пол, густо обсыпал полог.

Было очень холодно. Нина Георгиевна поплотнее закуталась и, подняв шкуру, закрывавшую вход, вышла из яранги. Пурга обдала женщину вихрем снега, запарусила подолом кухлянки, упруго толкнула в бок… В неверном свете наступающего утра Нина Георгиевна шла по свежим сугробам к домику Клещина. Она знала, что ему удалось вчера уйти от расправы: его спасла поднявшаяся пурга. Она почему-то была уверена, что Клещин находился дома, а не скрывается где-нибудь в тундре. Женщина подошла к маленькой, занесенной до половины двери домика Клещина и постучала. В домике, очевидно, были настороже. Почти сразу же из-за двери послышался испуганный, срывающийся голос жены Клещина:

— Кто?

Нина Георгиевна назвала себя, готовая к тому, что ей сейчас не отворят, но дверь тотчас распахнулась. Жена Клещина схватила ее за рукав: