Анатолий Вахов - Пурга в ночи

— Куда вы девали голову? Будете хоронить или…

— Да замолчи ты! — с болью и яростью закричал Мандриков и, резко оттолкнув от себя тарелку, встал из-за стола. — Как ты можешь… — Он не догбворил. Его лицо исказила мучительная гримаса.

— А что я такого сказала? — Рыжие брови Елены удивленно полезли вверх.

Мандриков посмотрел на нее, словно впервые увидел, и, круто повернувшись, направился из комнаты. Ница Георгиевна вдруг поняла, что Михаил Сергеевич ей дорог.

Она любит его. Да, да, любит, От своего открытия она пришла в смятение и не слышала что ей говорила Елена, а торопливо одевалась, чтобы уйти из дому. Так она делала всегда, чтобы оставить Мандрикова и Елену вдвоем.

Сейчас ей хотелось остаться одной и попытаться разобраться в своих чувствах. Она шла под звездным небом без цели. Да, она любит Мандрикова. Когда же в ней родилось это чувство? Может быть, в то утро, когда Мандриков пришел из ресторана в ее квартиру и так необычно для случайного гостя вел себя? Или, может быть, любовь родилась в Ново-Мариинске? Да стоит ли искать начало…

Главное в том, что она любит этого большого и сильного человека, его благородное сердце, его трудную и опасную жизнь, которую он отдает людям, но она никогда не скажет ему о своей любви. Михаил Сергеевич первый отнесся к ней как к человеку. Он помог ей вернуться из того страшного кошмара, всяком она жила во Владивостоке, и стать человеком, нужным и уважаемым.

Нина Георгиевна вспомнила о Елене. Ее, холеную, капризную и бессердечную, любит Михаил Сергеевич. Она была уверена, что Елена недостойна Мандрикова. Елена заняла место, которое должно бы принадлежать ей. Нина Георгиевна горько усмехнулась: размечталась, дура. Я же шлюха и гожусь только для струковых. Но как ни чернила себя Нина Георгиевна, сердце кричало: ты лучше Елены!

Ей было трудно оставаться наедине с собой, и она решила пойти к Моховым. В Наташе она находила то, что когда-то было у нее: любовь, будущее материнство.

Нина Георгиевна шла к Моховым, забыв, что уже глубокая ночь. С того дня, как Бучек и Галицкий ушли из ее дома, она вдруг обнаружила, что лишилась чего-то очень ей необходимого, что делало ее жизнь нужной людям. Она взяла на себя все хозяйство, но оно не могло занять ее целиком, как и разговоры с Еленой. Ей казалось, что Елена если и не знает о ее прошлом, то что-то подозревает. Она несколько раз пыталась расспросить Нину Георгиевну, почему не хочет возвращения Струкова, уклончиво-лаконичные ответы положили конец ее расспросам, но не любопытству.

Оконце комнатки, которую снимали Моховы, желтело. Значит, они еще не спят. Антон, впустив Нину Георгиевну, с облегчением сказал:

— Как хорошо, что вы пришли. Наташа нервничает.

— Наташа лежала на кровати поверх одеяла, зарывшись лицом в подушку, и навзрыд плакала. На столе — остывший, нетронутый ужин. В сторонке сидел Оттыргин. Антон шепнул Нине Георгиевне:

— О Новикове плачет. — Он заглянул в глаза женщине, знает ли она. Нина Георгиевна кивнула. Антон продолжал: — Николай Федорович друг ее отца. Не знаю, что и делать.

Нина Георгиевна присела к Наташе, погладила ее по вздрагивающей спине.

— Не надо, Наташенька. Тебе же вредно волноваться. Подумай о ребенке.

Располневшее тело Наташи сотрясала дрожь. Нина Георгиевна начала рассказывать, как она потеряла мужа, как бедствовала сама, перебиваясь случайной работой. Как надеялась, выйдя замуж за Струкова, что счастье вернется к ней, но жестоко ошиблась.

Наташа невольно прислушивалась и постепенно перестала плакать. Она только время от времени судорожно вздыхала. Потом, повернув красное, опухшее от слез лицо, спросила:

— Почему вы так ненавидите Струкова?

— Я не верю ему, — страстно воскликнула Нина Георгиевна. — Он не тот, за кого себя выдает!

Оттыргин, тяжело переживавший гибель Новикова, сказал:

— Малкова я сам буду убивать!

— Нельзя так, Отты, — покачал головой Антон. Он мало походил на того юношу, каким его знали во Владивостоке. Похудел, отпустил русую бородку. И внутренне Антон изменился, стал рассудительнее. — Судить будем Малкова и казним по приговору.

— Как мне не хочется, Антон, расставаться с тобой, — с тоской сказала Наташа: — Я бы очень хотела поехать с тобой в Усть-Белую.

— Мы дождемся его возвращения здесь, — Нина Георгиевна обняла Наташу за плечи. — Нельзя рисковать.

— Более важное дело тебе предстоит, — Антон с нежностью и беспокойством посмотрел на зардевшуюся жену. — Уж не ревнуешь ли ты меня, не думаешь ли, что я могу влюбиться в местную красавицу? Вуву… — пошутил Антон и, обернувшись к Оттыргину, спросил его: — Как твою красавицу звали?

— Вуквуна. — Оттыргин был печален, Антон понял, что затронул глубокую рану, и виновато сказал:

— Прости, Отты…

— Куда ушла Вуквуна? — с тоской сказал Оттыргин. Он вдруг вскочил на ноги и крикнул: — Я буду искать Вуквуну!

Оттыргин уставился в темное окно. Перед его глазами расстилалась тундра. Отчаяние, тоска были на лице Оттыргина. Всем стало жаль его, и Наташа, поднявшись с кровати, сказала убежденно:

— Ты найдешь Вуквуну, Отты, найдешь. Я знаю.

— Найду, — тряхнул головой Оттыргин. — Ну, ладно, я пошел.

Нина Георгиевна вышла вместе с Оттыргиным и попросила проводить ее до дому. Ночь стояла тихая, морозная. Оттыргин и Нина Георгиевна не прошли и половины пути, как услышали, что кто-то бежит навстречу. Нина Георгиевна прижалась к плечу Оттыргина. Чукча сказал:

— Человек громко бежит. Бояться его не надо. — Он всмотрелся, — Клещин!

— Я, Отты, я. Берзину плохо. Кровь горлом, Бегу за Струковым…

Клещин хотел бежать дальше, но Нина Георгиевна его удержала:

— Я пойду к вам.

— Спасите комиссара! — умолял Клещин. — Плох он совсем.

Они быстро направились к Клещину. Берзин лежал на кровати. Около него хлопотала жена Клещина. Кровь слабо, — но продолжала идти.

Нина Георгиевна положила Берзина повыше и заставила глотать маленькие кусочки льда. Август Мартынович беспрекословно подчинялся. Лицо его осунулось. Он с благодарностью смотрел на Нину Георгиевну, Клещин и Оттыргин с испугом — на него. Он им несколько раз ободряюще улыбнулся. Постепенно кровотечение прекратилось. Нина Георгиевна с помощью жены Клещина сменила Августу Мартыновичу белье. Он знаком попросил пить. Нина Георгиевна поднесла к его сухим губам кружку, но он взял ее сам и напился. Обессилел и откинулся на подушку, Клещин бросился к нему.

— Плохо тебе, Август Мартынович?

— Еще повоюем, — слабая улыбка едва тронула губы Берзина. — У нас дел много. Рано умирать.

— Нельзя вам говорить, — запротестовала Нина Георгиевна, но Берзин продолжал:

— Помнишь, Клещин, как мы с тобой… — Он не договорил. В груди захрипело. Нина Георгиевна попросила Клещина: