Анатолий Вахов - Пурга в ночи

…После отъезда Берзина и его спутников члены ревкома собрались у Мандрикова. В коридоре никого не было. Новомариинцы готовились к встрече Нового года. Ревкомовцы вяло переговаривались. После проводов всегда немного грустно. Михаил Сергеевич громко заговорил:

— Товарищи! Завтра наступает тысяча девятьсот двадцатый год! Пожелаем же, чтобы он был годом завершения разгрома всех врагов нашей молодой Советской России и на всей ее земле была счастливая жизнь трудового народа. — Он повернулся к карте, которая занимала стену кабинета. — Чтобы свет зари новой жизни залил все ее окраины…

Михаил Сергеевич говорил торжественно. Его слова о долге северных большевиков всех взволновали. Закончил же он неожиданно:

— Всем оставшимся членам ревкома приказываю сегодня в двадцать два часа тридцать минут прибыть в мою квартиру для встречи Нового года!

Ревкомовцы оживились, послышались шутки. Кулиновский кричал:

— Как Новый год встречать? Катька Толстая в тюрьме, где водку брать будем?

— Выпустить ее на один день, — шутливо предложил Гринчук. — Без горилки какой Новый год? Да и похмелиться надо будет.

— Обойдемся без кабатчицы, — смеялся Мандриков. — У меня кое-что найдется. Приходите! Кроме жены, Нины Георгиевны и Наташи, у меня никого не будет. Женщины уже готовят закуску.

— Я приду! — закричал Булат.

— Я, и я… — один за другим повторяли Гринчук, Кулиновский.

— Разрешите и мне с вами? — попросился Тренев.

— Конечно, конечно.

Мандриков подумал о Смирнове. Вот бы кого он с удовольствием пригласил, но это будет неловко. А жаль. Смирнов ему нравился.

Выяснилось, что Клещин и Титов не смогут прийти. Первый из-за жены, которая Новый год встречает только дома, второму надо было дежурить на радиостанции. Мандриков заметил, что Волтер грустный стоит у окна. Мандриков подошел к нему:

— Так не опаздывать, Аренс. Ровно в двадцать два тридцать.

— О! — обрадовался матрос. — Я очень благодарен.

Мандриков пораньше пришел домой, чтобы помочь женщинам подготовиться к вечеру. Он был доволен и тем, что товарищи приняли его приглашение, и тем, что накануне Елена охотно согласилась на такую встречу Нового года. Он не знал, что это стоило ей больших усилий. Она чувствовала за собой вину и решила ее искупить. Предпраздничная суета, составление меню и приготовление закусок увлекли ее, прогнали скуку. Она весело болтала с Ниной Георгиевной, Наташей и Груней и встретила Мандрикова радостно.

— Не нужен ли вам кухонный мужик? — пошутил Михаил Сергеевич. — За стакан водки готов на любую работу.

Женщины засмеялись. Нина Георгиевна, бросив на Мандрикова взгляд, полный любви, быстро спрятала глаза. Елена схватила Михаила Сергеевича за руку:

— Тут ты будешь нам только мешать. Иди переоденься. Я тебе новую рубашку выгладила.

Нина Георгиевна проводила их Грустным взглядом. Михаил Сергеевич вошел в комнату и воскликнул:

— Кто это придумал?

В правом углу на подставке зеленела маленькая елочка. Пахучая, украшенная цветными бусами, бумажками, она придавала комнате праздничный вид.

— Тебе не нравится? — Елена уловила в голосе мужа осуждающие нотки.

Михаил Сергеевич действительно был против елки. Это же церковное. А он большевик. Как на елку посмотрят его товарищи? Надо ее выбросить, пока они не пришли, но, взглянув на Елену и не желая портить ей новогоднее настроение, он обнял ее:

— Молодец ты, Лена! Хорошо придумала. — Мандриков поцеловал ее. Как он ее любит!

— Ух, — Елена едва оторвалась от мужа. — Чуть не задохнулась.

Она стала еще красивее. Поправляя одной рукой волосы, другую Елена снимала с его плеча.

— Будем с тобой счастливы в Новом году. Очень счастливы. — Михаил Сергеевич снова обнял ее. Он верил, что будет так.

Ревкомовцы явились точно. Все они старательно побрились, причесались. Они принесли с собой запах крепкого одеколона и табака. В квартирке стало тесно. Поблескивающими глазами следили мужчины за принарядившимися женщинами. Все чувствовали себя неловко. Елена Дмитриевна старательно разыгрывала гостеприимную хозяйку, но гости не доставляли ей удовольствия.

Она с брезгливостью заметила несвежую рубашку Гринчука, обломанные ногти на больших узловатых пальцах Булата. В каждом Елена находила что-нибудь неприятное. Неужели я должна буду всю жизнь быть среди такого мужичья, сброда, думала она, с фальшивой улыбкой приветствуя гостей. Потом, когда кончится война и Михаил станет во всем уезде хозяином, я не пущу ни одного из этих хамов на порог своего дома, я отучу Михаила с ними водить Знакомство. Он поймет меня и согласится. Эти шахтеры, матросы нужны лишь сейчас, а потом их можно будет поставить на место и вести дружбу с порядочными людьми.

Она вспомнила, как встречала прошлый Новый год, и окружающее показалось еще хуже. А может быть, так будет всегда, — кольнула тревога. — Может быть, Михаил просто, неудачник, а она ему приписала какие-то романтические черты…

Гости все еще чувствовали себя связанно. Только Гринчук шумно ухаживал за Ниной Георгиевной, но она почти не слушала его. Нина Георгиевна незаметно наблюдала за Еленой.

— Наливайте свои стопки, стаканы, кружки, рюмки, — весело перечислял Мандриков. — Все, что перед вами стоит. Ты, Булат, поухаживай за Наташей. Ей рюмку вина можно выпить.

— Булат знает, как ухаживать за леди, — воскликнул он радостно и, не слушая возражений Наташи, наполнил ее рюмку.

Выждав, когда все налили вина, Михаил Сергеевич встал и заговорил, посматривая на часы:

— Приближается, дорогие товарищи, Новый год. Год тысяча девятьсот двадцатый, который…

Кто-то сильно забарабанил в окно.

— Пожар! Пожар! Мандриков! Пожар!

Все на мгновение оцепенели. Мандриков стоял с рюмкой в руке. С улицы донеслись тревожные крики. Снова забарабанили в окно, хлопнула дверь, и кто-то в кухне закричал:

— Копи горят!

Это был голос Еремеева. Ревкомовцы хватали шубы, кухлянки, полушубки, на ходу одевались и выбегали в морозную ночь. На востоке ярко полыхало зарево. В темноте слышались встревоженные голоса новомариинцев. Кто-то куда-то бежал. Скрипел снег.

— На копи! — крикнул Булат. — Скорее!

— Проверить оружие! — приказал Мандриков. — Держаться всем вместе!

Он взглянул в сторону копей. В густом мраке новогодней ночи огонь казался зловеще красным.

Упряжки быстро неслись по снежной равнине. Наст был твердый, и собаки дружно тянули алык. Их лапы прочно упирались в снеговую корку, и бежать было легко. Август Мартынович, пряча лицо в пушистый воротник, ехал на передней нарте. Упряжку вел Оттыргин. Нарта время от времени наскакивала на крепкие заструги, и тогда полозья начинали скользить, Августа Мартыновича встряхивало. Это напоминало поездку на шлюпке по Рижскому взморью, когда неожиданно крупная волна ударяла в днище и руки сами хватались за борт, На больших застругах могла перевернуться и нарта, но Оттыргин вовремя соскакивал, придерживая нарту за баран, она выпрямлялась, и каюр снова оказывался впереди Берзина.