Анатолий Вахов - Пламя над тундрой

— Елена Дмитриевна, — услышала она резкий голос Бирича и по его тону поняла, что предстоит неприятный разговор.

Она неторопливо, даже лениво обернулась, чувствуя, как поднимается раздражение. Ее широко открытые светло-зеленые глаза под рыжеватыми бровями горели гневом. Губы чуть приоткрылись, обнажив оскал мелких, но ровных белых зубов. Елена глубоко вздохнула, задержала дыхание, стараясь успокоиться, но раздражение все сильнее овладевало ею.

Тень от абажура падала на лицо Елены, и поэтому Бирич не видел его выражения. Он мягко заговорил:

— Мне очень хочется поговорить с вами откровенно.

Елена молчала. Бирич расценил это как согласие и продолжал:

— Скажите, Елена Дмитриевна, что у вас происходит с Трифоном?

— А что вас интересует? — с вызовом спросила молодая женщина, вскинув голову и заложив руки за спину, прислонилась к шкафу. — Спим ли мы вместе?

— О!.. — вырвалось у Бирича, пораженного цинизмом Елены. — Да я… не то…

Он смешался и не знал, что дальше сказать.

— Вы можете это знать! — У Елены дрожали тонкие крылья носа, а высокая грудь вздрагивала от прерывистого дыхания. — Да, да, вправе знать! Я же ваша вещь. Вы же купили меня, ваш сын подобрал меня голодной и нищей. — Она нервно рассмеялась. — Он спас меня, а не то я бы стала в тот же вечер девкой на панели. А какая разница?..

— Не говорите так, Елена Дмитриевна. — Бирич не ожидал такого поворота в разговоре с женой сына. — Не надо.

— Почему же? — понизила голос Елена. — Это режет ваш слух? Вы никогда не слышали таких слов и не знали о таких вещах? Вы, конечно, не пользовались услугами девушек…

— Замолчите! — Бирич ударил кулаком по ручке кресла и нагнулся вперед, заглядывая в лицо Елены. — У вас нет права…

— У меня есть все права. — Елена говорила уже ровно. Она вдруг ощутила полное спокойствие. — Да, у меня есть все права говорить правду. Ваш сын завез меня сюда, как завозят удобную мебель, вкусные деликатесы… А что у меня здесь, — она положила руку на грудь, — ему наплевать. Нет, не наплевать. Ему безразлично, потому что он ничтожество, трус!

— Вы не смеете говорить так о моем сыне, — закричал Бирич, но Елена только отмахнулась:

— Там, в России, люди, настоящие люди умирают, спасают ее от мужичья, а ваш сын да и вы спрятались, как мыши в норе, здесь, у черта на куличках, и грабите туземцев. Для этого не нужно большой храбрости!

Елена неожиданно умолкла и подумала: «Ну зачем, для чего и кому я это говорю? Разве поймет? А впрочем, пусть знает все, что я о них думаю. Бежать, бежать отсюда».

— Так вы не любите моего сына? — тихо спросил Бирич.

— Любить его? — Елена сделала шаг вперед. — Я при первой возможности уеду от вас! Я не могу здесь жить в одиночестве, в этой тюрьме без решеток…

Она направилась из столовой, уверенно шагая длинными крепкими ногами в расшитых яркими узорами меховых домашних туфлях. Бирич провожал ее гневным взглядом. Он едва подавил в себе желание броситься на Елену, сжать ее белую шею, вышвырнуть из дому. Нет, так он не поступит. В поселке все завидуют его сыну, что у него такая красивая жена. Даже Свенсон не скупился на комплименты. Бирич вспомнил недвусмысленные взгляды, которые американец бросал на Елену.

У Павла Георгиевича мелькнула мысль, которая по своей циничности вначале испугала его, но тут же понравилась: «А что, если Елену… Это ему поможет крепче прибрать Свенсона к рукам и, во всяком случае, теснее сблизит их. Ну, а Трифон?.. А, черт с ним! Права Елена: ничтожество. Обойдется без нее. Пусть развлекается с чукчанками. Все ими обходятся».

— Одну минутку, Елена Дмитриевна, — остановил Бирич женщину. — Я понимаю вас и разделяю ваше возмущение. Прошу об одном: не делайте вашу размолвку с сыном достоянием этих… — Бирич махнул рукой в сторону окна. — А я вам помогу уехать. Хотите — во Владивосток, в Америку. Первым же пароходом.

— Благодарю вас, я согласна, — искренне сказала Елена. Она не скрывала своей радости. Елена открыла дверь и на пороге столкнулась с Учватовым.

— Добрый вечер, добрый вечер, — закивал он, широко улыбаясь. — Прошу прощения за мое вторжение, но весть чрезвычайной важности, и я посчитал своим долгом…

Елена холодно ответила на его поклоны и прошла мимо.

«Слышал ли он наш разговор?» — с опасением подумал Бирич, изучающе глядя на Учватова, а тот, поняв этот взгляд, как заинтересованность коммерсанта его сообщением, уже разворачивал телеграмму.

Бирич провел Учватова в столовую и угостил сигарами. Расстроенный разговором с Еленой, он был необычно ласков с начальником радиостанции.

— Спасибо, что первого меня поставили об этом в известность, — поблагодарил Бирич. — Надо завтра собрать все управление и коммерсантов, обсудить телеграмму.

«Побаивается приезда Громова, — радостно про себя подумал Учватов. — Уж слишком с американцами сдружился». — Но сказал иное, с притворной озабоченностью:

— Как бы новая власть не помешала торговле. Знаете, новая метла чисто метет.

— Все зависит от того, в каких руках эта метла, какой человек ее держит, — улыбнулся Бирич.

— Так-то так, — Учватов не совсем понял, что хотел этим сказать коммерсант. — Но все же…

— Будем надеяться, что все будет хорошо, — перебил его Бирич. — Надеюсь, не откажетесь со мной поужинать? Вдвоем, по-холостяцки.

— О, благодарю, с удовольствием! — широкое лицо Учватова расплылось в улыбке. Он был несказанно польщен. Бирич впервые приглашал его к своему столу. А это значило многое, и прежде всего то, что Бирич в нем нуждается.

Оттыргину исполнилось шестнадцать лет, когда он должен был исполнить самую тяжелую в жизни чукчи обязанность. Его мать пожелала уйти к богам. Вот уже третий день она лежит в яранге и не принимает пищи. Да и не может ее принять, нет зубов, чтобы жевать мясо. А какое мясо? Давно уже его не было в яранге Оттыргина. При воспоминании о мясе, мягком, сочном, варящемся в котле, над которым поднимается густой пар с ароматным запахом, у Оттыргина рот наполнился слюной. Он проглотил ее и еще сильнее ощутил голод. В желудке появились рези.

Эта боль вернула юношу к действительности. Он поднял голову и печальными глазами посмотрел на пустынное море, которое в это раннее утро было удивительно спокойным. Точно спросонья оно как будто что-то тихо бормотало. В этом бормотании Оттыргину слышалось рычание зверя, неторопливо поджидающего свою жертву.

Юноша вздрогнул, отступил от обрыва, посмотрел назад, на маленькие хибарки Ново-Мариинска. Погруженный в печальные думы, он далеко ушел от поселка, от своей ветхой яранги, оставшейся от отца, ушел, гонимый страшной просьбой матери, которую он обязан выполнить. Можно пробить сердце копьем, можно задушить или отравить. Ведь, по обычаю, он должен умертвить старуху-мать. Но Оттыргин не смог бы этого сделать. Он лучше сбросит ее с утеса. А что, если не исполнить ее просьбы? И тут же юноша испуганно оглянулся: не подслушали ли боги его мысли? Нельзя чукче отказываться от просьбы родных лишить их жизни. Иначе злые духи страшно накажут отступника.