Анатолий Вахов - Пламя над тундрой

— Автомобиль.

— У подъезда, господин полковник!

Пока автомобиль, разбрызгивая лужи, несся к резиденции наместника, Фондерат под дробь дождя о брезентовый верх автомобиля думал о предстоящей встрече. Другой бы на месте Хорвата тихо сидел и дожидался своего преемника, а этот пытается сохранить хорошую мину при плохой игре и продолжает во все вмешиваться. Фондерат чувствовал, что разговор предстоит неприятный, а ему бы так хотелось сохранить хорошее настроение для беседы с американским консулом Колдуэллом, о которой они условились на вечер.

Фондерат предполагал, что консул будет о чем-то его просить, а это вдвойне приятно и обещающе. Полковник уже давно старается как можно крепче подружить с американцами. Они щедрее и покладистее, чем японцы. К этим азиатам у него нет ни малейшего доверия и симпатии.

Генерал Хорват встретил полковника с наигранной веселостью, за которой пытался скрыть обиду, раздражение, неудовольствие.

— Ну как, под дождик не попали?! Говорят, что, когда человеку в пятьдесят дождь окропит голову, ему предстоит прожить еще пятьдесят лет, — посмеиваясь, сказал Хорват, имея в виду их одинаковый возраст и ранние лысины.

— Я не мечтаю о столетии, — суховато ответил Фондерат с заметным раздражением.

Хорват сразу же перешел к делу:

— Я вами недоволен, полковник!

Фондерата подмывало сказать в ответ: «Вами еще больше недоволен адмирал Колчак», но он благоразумно промолчал. У генерала еще была власть, и он мог доставить много неприятностей.

Хорват продолжал говорить своим резким, сухим голосом:

— Да, да, недоволен, полковник. Посудите сами. До сих пор не найдены виновные в затоплении миноносца «Верного», не обнаружены похитители гранат и патронов и похищенные боеприпасы. А скандал с листовками! Союзники полны негодования. За листовками на параде дружбы последовали листовки в казармах японских частей, и, представьте себе, листовки напечатаны в той же подпольной большевистской типографии!

Фондерат избегал смотреть на холеное лицо Хорвата. Генерал прав, и это доводило полковника до бешенства. Но он молчал.

— Вы же имеете в руках распространителя листовок, — напомнил Хорват. — Почему не можете от него ничего добиться?

— Он ничего не знает. Это просто исполнитель, — защищался Фондерат, не желая признаться в своем бессилии.

— Прошу вас все эти дела закончить до приезда генерала Розанова, — у Хорвата чуть уловимо дрогнул голос, и это доставило Фондерату удовольствие. Он со злорадством подумал: «Переживаешь. Так тебе и надо». Генерал продолжал: — До сих пор не обнаружены бежавшие из заключения большевики. Где-то в городе скрывается этот Мандриков, бывший депутат Учредительного собрания, переметнувшийся к большевикам. У него большое влияние среди населения, и мы не можем допустить, чтобы он был на свободе. Вы уже несколько раз заверяли меня, что напали на след Мандрикова. Где же он?

Самолюбие Фондерата было задето, и он с глубоким убеждением пообещал:

— Все будет закончено в несколько дней.

— Вот и великолепно. — Хорват погладил маленькую аккуратную эспаньолку и уже другим, более дружелюбным тоном сказал. — Вы знаете, что с первым пароходом на Чукотку отъезжает прибывший из Омска новый начальник Анадырского уездного управления господин Громов?

— Да, — Фондерат насторожился. Кажется, Хорват собирается ему сообщить что-то новое.

— Сегодня Громов был у меня и просил подобрать ему начальника милиции, на которого он мог бы положиться. Из Омска обещали прислать, но… — Хорват развел руками: — Вы же, очевидно, знаете, что в Анадыре очень сложное положение. Какое-то отребье не только сеет смуту среди местного населения, но и мешает иностранным предпринимателям вести дела. Ко мне поступили жалобы от японского консульства, что на рыбалках господина Сооне какие-то темные личности устраивали бунты. Сооне понес большие убытки. Я прошу вас послать туда человека решительного, умелого, способного навести порядок.

«И служил бы господину Сооне и другим иностранцам. Интересно, сколько же господин генерал получит от японцев, если я пошлю в Анадырский уезд послушного им начальника милиции?» — подумал Фондерат. Вслух же спросил:

— Разрешите подумать о кандидатуре и завтра дать ответ?

— Разумеется. — Хорват был доволен скорым решением Фондерата и уже более откровенно добавил: — В Ново-Мариинске нужен человек, который бы укрепил союз с нашими соседями. Предполагаю, что нам предстоит в будущем во всем с ними сотрудничать и как-то их отблагодарить за ту помощь, которую они нам оказывают в борьбе с большевиками.

Более откровенно генерал не мог бы высказаться. Возвращаясь от него, Фондерат в презрительной улыбке скривил губы. Он не разделял склонности генерала к сближению с Японией, так как не возлагал на нее больших надежд. Если и можно на кого положиться, то только на Америку! Ей нужны рынки, а Россия после такой войны может стать огромнейшим рынком для американцев. В этом Фондерат был глубоко убежден.

Вернувшись к себе, Фондерат вызвал начальника оперативного отдела штабс-капитана Усташкина, Когда тот вошел в кабинет, Фондерат сидел, прикрыв глаза рукой. Это была его излюбленная манера выслушивать подчиненных. Полковник считал, что, не видя выражения его глаз, они докладывают точнее, правдивее и, конечно, испытывают страх.

Но капитан Усташкин не боялся полковника, чувствовал себя почти на одной ноге с ним, зная, что полковнику без него было бы очень трудно. Да, кроме того, их связывало родство. Усташкин был женат на сестре Фондерата. Сейчас Усташкин злился, но злился только на себя. Еще никогда от него так ловко не ускользал ни один большевик, как этот Мандриков.

Капитан, маленький, с лицом аскета, сидел в кресле у стола, положив миниатюрные, но сильные руки на колени. Говорил он ровно, почти спокойно, но внутри у него все клокотало:

— Большевик Мандриков будет в наших руках…

— Это я слышал от вас, Виктор Николаевич, уже много раз. А результаты все одни и те же, — перебил Фондерат, не открывая глаз. — Много слышал, но результат, увы, печальный.

— Вы меня знаете с четырнадцатого года, — напомнил Усташкин. — У нас были трудные операции, но, поверьте, Мандриков — это особое дело. Если бы я не видел его фотографии, то, возможно, подумал, что он — мираж! Призрак!

— Смею напомнить вам, что этот призрак дважды бежал из-под стражи, а сейчас разгуливает по Владивостоку.

— Больше не будет разгуливать, — руки Усташкина сжались в кулаки. — Сегодня я его возьму!..

Полковник отнял от глаз руку, открыл темные плоские глаза.

— Точнее: где, когда, как?

Усташкин медленно поднялся с кресла, одернул английский френч и подошел к плану Владивостока, висевшему на стене кабинета: