Анатолий Вахов - Пламя над тундрой

— У мертвых есть одно преимущество — они могут молчать, — ядовито сказал Фондерат и быстро завертел пенсне. — Я же предпочитаю говорить с живыми.

Начальник разведки был доволен неудачей Усташкина. Теперь Фондерат может убрать Виктора Николаевича из разведки, припугнуть его отправкой на фронт и послать в Анадырский уезд начальником милиции, иметь там своего человека. Лучше не сыщешь. Усташкин, словно не замечая иронии полковника, продолжал:

— Но ночь не прошла бесполезно. Мы кое-что нашли.

Полковник остался равнодушным. Он думал о своем: «Усташкин будет моим человеком на Чукотке. Кто знает, как сложатся дальше дела у адмирала. А из Ново-Мариинска всегда легче попасть в Америку. Да и не с пустыми руками, а с пушниной, с золотом. А может быть, там и остаться? Едва ли туда полезут большевики. Впрочем, об этом он подумает потом, а сейчас надо прижать капитана, этого незадачливого родственника. Как лучше сделать, чтобы Усташкин не видел иного выхода для себя, как только отъезд в Анадырский уезд. Ни Громов, ни другие члены управления Анадырского уезда в лицо не знают Усташкина. Это к лучшему. Пошлю его под другим именем».

Фондерат вспомнил о том, что в его сейфе лежит несколько документов уже несуществующих людей. Один из этих документов подойдет Усташкину. Он превратится в доктора, который пытался скрыться от мобилизации в армию Колчака и распространял большевистские листовки. Фамилия была, кажется, Струков. На допросе он плюнул в лицо полковнику. Тогда сам Фондерат пристрелил его, а документы сохранил. Бумаги такого человека всегда могут пригодиться. Вот они и подойдут для Усташкина и помогут ему, если в Ново-Мариинске вдруг возникнет опасная ситуация.

Фондерат гордился собой, что он всегда мог все предусмотреть. А в этом случае нужно быть особенно внимательным и осторожным. Нельзя рисковать Усташкиным. Он верный слуга и всегда будет нужен, что бы ни произошло. Полковник прислушался к тому, что говорил Усташкин. Капитан повторил:

— На квартире Новикова мы нашли интересный след, ведущий в Хабаровск.

— В Хабаровск? — Фондерат надел пенсне и быстро спросил: — Чей след?

— Не только след, но и человека. — Усташкин был доволен. Пусть полковник убедится, что Усташкин кое-чего стоит.

— Какого человека? — нетерпеливо спросил Фондерат.

— Очень разговорчивую старушку, соседку Новикова. Эта вдовушка — молочница и сплетница. И чемодан… — Усташкин сделал паузу, ожидая вопроса полковника, но тот в упор смотрел на капитана и был совершенно неподвижен. Усташкин заключил: — На чемодане наклейка багажной камеры Хабаровского вокзала…

— Что в чемодане? — Фондерат, вытянув перед собой руки, мелко постучал крепкими выпуклыми ногтями по стеклу стола.

— Ничего интересного, но старушка рассказала кое-что о его владельце. Хотите послушать?

Полковник молча кивнул, и по приказу Усташкина в кабинет ввели низкорослую старую женщину с маленьким сухим морщинистым лицом и испуганно бегающими блеклыми глазами. Из-под черного платка выбивались на желтоватый лоб седые волосы. Ситцевое синее платье свободно висело на худых костлявых плечах. Она шла осторожно, словно боялась поскользнуться. Усташкин сказал:

— Садитесь в кресло. Вы сейчас пойдете домой, только вот господину полковнику повторите то, что рассказали мне.

— А чего говорить-то о моем соседушке Николае Федоровиче, — по-птичьи завертела головой женщина от Усташкина к полковнику. Ей явно льстило, что офицеры нуждаются в ее рассказе. — Человек он работящий, только вот последнее время все по каким-то делам бегает. И днем и ночью калитка у него скрипит.

— А куда он ходит? — мягко спросил Фондерат. — Вы все нам расскажите. Мы хотим ему помочь.

— Помочь?.. — удивленно протянула женщина. — Беда какая грозит моему соседушке?

— Плохие люди его до добра не доведут, — уклончиво ответил Фондерат.

— Ох, что верно, то верно, — вздохнула и покачала головой старушка. — Все около него какие-то людишки темные вьются. Раньше-то я у них частенько бывала, а теперь они норовят меня к себе в домик не пустить. — Старая женщина обиженно поджала губы. — Раньше-то я посижу у них и чайку попью, не обеднеют же они от этого. А нынче на пороге встретят, да и в кухню не пригласят. Другие у них дружки завелись. Чую сердцем, нехорошие, недобрые. Все прячутся в дальней комнате ночью темной только на улицу выходят.

— А кто, какие они, откуда, как звать? — быстро спросил Фондерат. — Вы уж нам помогите, мы оградим соседа вашего от беды.

— Давнишних-то я запамятовала, а вот этот, как его, такой молоденький… Волосы у него еще светлые-светлые, ну чистая солома. Тот как пришел в прошлое воскресенье, так и сидел сиднем, только что ночью выйдет на крылечко. Я уж молчала, а у самой тревога… Что, если жулик этот молодой?.. Времена сейчас какие. Честный человек днем не будет, как мышь, по углам хорониться… Вот и имя его вспомнила… Августом его кличут, а фамилии не слышала… Ефросинья значит, жена Николая Федоровича, так кликнула его, когда он ранним утречком на крылечко вышел. Туман был. Я, значит, в щелочку в заборе видела. Хорошо его лицо запомнила. Молодой, но все по сторонам смотрит и кашляет. Так кашляет, что вот-вот горло сорвет. Постоял он, покашлял и ушел в дом, на весь день спрятался. Больше его не видела.

Контрразведчики обменялись понимающими взглядами. Капитан почувствовал удовлетворение. Все-таки не напрасно он прочесал Голубинку. Оттуда след привел к другому большевику, которого уже давно ищут колчаковцы. Это открытие было неожиданным и, тем более приятным. А старушка продолжала:

— Говорит как-то чудно, когда на зов Ефросиньи откликнулся. Слова-то наши, русские, а слушаешь их, и чудится что-то не по-нашему.

Старая женщина, вначале перепуганная приходом колчаковцев к ней среди ночи, обыском у Новиковых, арестом его жены и ее приглашением сюда, сейчас успокоилась, польщенная учтивым с ней обращением, старательно выкладывала все, что знала, слышала, видела.

— Больше никто не был тайно у Николая Федоровича? — Фондерат не спускал взгляда с лица старушки. Она, стиснув рукой подбородок, положив палец на сморщенные губы, напряженно думала, ворошила память, но больше ничего интересного, по ее мнению, вспомнить не могла. Где-то в глубине памяти мелькнул образ девушки, Наташи, молодого рабочего Мохова, но что говорить о них, приходивших явно, днем, здоровавшихся с ней. Попусту отнимать у офицеров время.

— Ну, хорошо, — Фондерат снял пенсне, прикрыл глаза: «Старая болтунья выложила все. Большего от нее не получишь. Впрочем…» Полковник быстро надел пенсне. — Вы бы узнали по фотографии этого, как его… Августа?

— Он приметный, — закивала женщина.