Виктория Гольдовская - Три колымских рассказа

— Рассказать сказку? Жили-были в лесу, за болотом, Лиса, Журавель и Жихарка…

— А что такое жихарка?

— Ну, это вроде тебя. Маленькая, да удаленькая. Такая же… глаза, как угольки, нос пуговкой, косички… Ты слушай дальше. Жили они дружно. Решили как-то пир устроить. Наварили каши и стали песни петь. Да и не заметили с песнями, как съели все до самого донышка. Запасов никаких нет. Не из чего больше еду варить. А как раз дождь льет, болото раскисло, и у них кушать нечего… Что делать?

Он замолчал. Лида подняла голову с подушки.

— Ну?

— Ну и решили они Журавля послать. Шел он, шел, да и увяз в болоте. Плохо ему. Хвост вытащит, нос воткнет, нос вытащит, хвост воткнет…

Совсем Лидочка засыпает, но надо же ей узнать, как бедняга Журавель до деревни добирался. А Василий Григорьевич опять молчит.

— Что же дальше? Вот он хвост воткнул, нос вытащил…

— Так я ж говорю — хвост воткнул… — И запел тихонько:

— А потом? Что было потом?

— Хвост вытащил, отряхнул…

— И что?.. — все еще с надеждой спрашивает Лидочка.

— Опять не повезло. Нос воткнул… — Голос уже звучал где-то далеко, далеко…

Ей очень хочется спать, но нельзя заснуть, так и оставив бедного Журавля на болоте!

Она видела болото, большую птицу с длинными ногами. Нос узкий красный совсем увяз! А Лиса дома каши ждет, и эта… Как ее? Жихарка… Какая она? Неужели не поможет бедному Журавлю?

Много раз потом приезжал Григорьевич на перевалку. Лидочка давно поняла, что у этой сказки нет конца, но всегда ждала вечера, чтоб присел Григорьевич на чурбачок у ее постели. Может, хоть когда-нибудь пройдет несчастный Журавель через болота и доберется до своей Жихарки…

Зимой Василий Григорьевич стал очень кашлять. Конечно, полушубок всегда расстегнут, на рубашке не хватает пуговиц! Один раз, когда он закашлялся, не досказав сказки, потом замолчал, закрыл руками лицо, Лидочке показалось, что не Журавель, а он, Григорьевич, худой и долговязый, идет через болото. И она вдруг подумала: почему Жихарка не пошла вслед за ним, не стала искать, не помогла перейти через трясину? Она, Лидочка, обязательно бы так сделала…

В комнате было тихо, только ветер скрипел где-то за окном в лиственницах. Мама подошла и каким-то мягким голосом сказала:

— Спит она. Дочку бы тебе такую, Василий.

— Где же ее взять, Афанасьевна?

— Где все берут.

— Матери я для нее не нахожу, вот беда.

И позже не раз Афанасьевна затевала один и тот же разговор, что надо ему жениться, надо «устроить свою жизнь». А Лидочка почему-то злилась. Какое маме дело? Ей вот надо было, она женилась на папе, а Григорьевичу никакой жены не нужно. Пусть почаще приезжает к ним на перевалку. Пуговицы она и сама ему пришьет.

А потом он один раз такое сказал…

— Погоди, Афанасьевна! Вот Жихарка твоя вытянется маленько, на ней и женюсь. Лидка-калитка, выйдешь за старика? — И потрепал по щеке.

Лидочке стало так стыдно, что слезы даже выступили. Она убежала в чулан, а там, как всегда, сидел Юрка и все слышал. С тех пор он и дразнит ее. И пусть дразнит! Юрке назло она возьмет и выйдет замуж! Жить они будут весело. Суп варить не станут, а всегда будут жарить печенку и есть соленые арбузы. Лент она накупит всяких разных… Будет учиться. Геологом станет…

Потом Григорьевич уехал в отпуск на какой-то «материк», на котором все бывали, кроме Лидочки, и с которого редко кто возвращался. Но он вернулся. Пуржища была. Григорьевич пешком пришел с рудника, ознобился весь. Мать его гусиным жиром лечила. Потом его опять долго не было. И вот совсем недавно шоферы говорили: на другой рудник его перевели. Лидочке очень обидно показалось, что никто не огорчился. Перевели — и перевели! Пришлют другого геолога! Он будет останавливаться на перевалке, пить чай, носить Бурко колбасу. Но ведь это будет другой! Он не будет чемпионом по лыжам и уж, конечно, не будет знать сказки про журавля.

Только неправду сказали шоферы! Приедет опять… Как-то Лидочка все это обстоятельно изложила Бурко. С кем же ей еще поделиться? Бурко хоть дразниться не станет.

Но Лидины тайны пса не интересовали. У него была своя, собачья, должность. Он вдруг навострил уши, замел хвостом и с лаем выскочил на дорогу. Полным ходом шла машина. Затормозила у ворот. Бурко свирепо бросился на кабину…

— Кой черт кобеля отвязал? — крикнул в окошко шофер простуженным голосом, похожим на Буркин лай.

— Ой, доберусь до тебя, Лидка, — погрозился отец, оттаскивая собаку за ошейник. Он даже пнул Бурко сапогом…

Только Лидочке вдруг стало не до лохматого дружка. Ноги ее приросли к земле, лицо загорелось. На подножке машины стоял Василий Григорьевич. Но был он какой-то… какой-то не такой! Он не поздоровался с мамой, не посмотрел на Лиду. Он заглядывал в кабину… Лида будто приросла к земле.

Василий Григорьевич бережно, на вытянутых руках, как несут елку к празднику, вынес из кабины женщину. Она была в коротком городском пальтишке, на голове платок в цветочках, на ногах маленькие туфельки.

— Осторожно, Лидочка. Иди по дорожке.

«Лидочка? Кому это он?»

— Вот и приехали! Гостиница «Золотое бревно». Видишь, там лес заготавливают. Отсюда и названье. Вся тайга бывает здесь: геологи, шоферы, связисты… А вот и маленькая хозяйка гостиницы, твоя тезка. Я, правда, зову ее Жихаркой. Сказка у нас такая…

«Значит, все уже рассказал! Лучше бы он швырнул ее под колеса «краба», лучше бы он в прорубь ее бросил или отвез в тайгу к волкам…».

Лидочка убежала в свой угол, легла на тракторное сиденье. Оно уже пахло морозом и вечером…

«Почему большие всегда так — сначала все красиво придумают, а потом…» Ноги в резиновых сапожках начали мерзнуть. Лида нехотя пошла в дом.

Там, конечно, о ней забыли. Все внимание гостям. Пьют чай с материковским вареньем. Лида шмыгнула в чулан, пихнула кулаком Юрку, так, на всякий случай, уселась на сундук и стала издали рассматривать гостью. Ничего хорошего в ней нету. Нос острый, мордочка, как у белки. Волосы желтые, ну точь-в-точь, как свет у керосиновой лампы, падают на плечи, как палки, прямые.

— Юрка, а почему она косы не заплетает?

— Дура. Мода такая. Под ведьму называется. Кино было — «Колдунья».

— Я не видела.

— Ты до шестнадцати… Тебя б не пустили. Я со взрослыми пролез.

Да, ей еще нет шестнадцати. А этой, большой Лиде, наверно, все двадцать. Счастливая! А Василий Григорьевич все такой же, худой, длинный, как журавель, и пуговица оторвана. Только с глазами у него что-то сделалось. В них какие-то светлые точки. Может, у всех так? От лампы. Нет. У Юрки нету. И у шофера нету. А у Колдуньи есть. И у Василия Григорьевича. Он все только на нее смотрит. Рассказывает всем, а смотрит на нее.