Василий Андреев - Арина

Отпуск, отпуск… Это первый отпуск в моей жизни. И где я буду его проводить?

— Что задумался? — говорит Николай Иванович и бросает в бочку с водой папиросу. — У тебя когда там по графику?

— В июле.

— Это хуже.

— Почему хуже?

— Хотел тебя в лагерь наш сосватать. На вторую смену. Местком пять хороших комсомольцев требует. Отрядных вожатых не хватает.

— Что вы, разве я могу…

— Ничего, ничего, — перебивает меня Николай Иванович. — Человек все может… А в отпуск пошел бы в августе или в сентябре. В бархатный сезон. Так, что ли?

Конечно, я и позже могу отдыхать. Только дело вовсе не в этом. Главное, какой из меня вожатый, если я с одним Борькой не слажу. Ведь вчера он снова отмочил номер. Поймали они со Степкой французскую болонку какой-то пенсионерки, унесли на чердак и покрасили розовой краской. Только голову оставили белой. После такой химобработки старушка увидела свою собачку и чуть в обморок не упала. Пришлось мне потом извинения просить да чистить болонку весь вечер ацетоном. И самое обидное, что я за это Борьку даже не наказал: рука не поднялась.

— Чтобы быть вожатым, надо призвание, — говорю я.

Николай Иванович приглаживает ладонью темные волосы с седыми прожилками, снова закуривает. Потом кладет мне на плечо руку и говорит:

— Алеша, если бы все кивали на призвание, мы давно бы по миру пошли. Знаешь, вот наш Михеевич всю жизнь мечтал стать врачом, а всю жизнь работает водителем.

— А почему он на врача не учился? — спрашиваю я.

— Пойми, Алеша, закончить институт не каждый может. Вот у Михеевича шесть сыновей, и все, как говорят, в люди вышли. А самому некогда было учиться, надо было на хлеб зарабатывать, чтобы шесть ртов накормить. Вот и остался водителем. Но беды тут нет. Знаешь, какой это водитель? К нему инженеры, механики за советом идут. Это не водитель, а профессор, Да, да, профессор в своем деле.

— Выходит, что призвание — это выдумка, — говорю я.

— Нет, брат, не выдумка. Только главное другое: если человек настоящий, то он любому делу душу отдает.

Тут в курилку вбегает Пуля, чем-то озабоченная и, как всегда, слишком серьезная.

— Вот вы где, — говорит она Николаю Ивановичу. — А я весь парк обегала. Там болгары приехали, делегация.

— Мать родная! — Николай Иванович встает, одергивает пиджак. — Я совсем забыл… — И они с Пулей скрываются за дверью служебного корпуса.

Я некоторое время сижу в курилке, дымлю сигаретой и думаю. Странно как-то получается. У нас в школе уже с восьмого класса каждый говорил о призвании. И, бывало, слушаешь одного, слушаешь другого и веришь, что скоро новые Яблочковы, Грибоедовы, Пироговы появятся. Только трое из класса никак не могли откопать в себе дара. И столько же не решили точно, кем они станут. К последним и я относился. Меня и к химии, и к живописи, и к литературе тянуло.

А когда не стало мамы, я сразу водителем работать пошел: ведь другой профессии у меня не было. За эту и то спасибо матери, что она заставила меня еще в школе окончить шоферские курсы. Мама словно что-то чувствовала. И вот, странное дело, стал я работать, и теперь мне вроде техника нравится. Одно только плохо, мне все кажется, что живу я как-то не так, что иду я не той дорогой. Люди сейчас в барокамерах сидят, золото находят в Каракумах, штуки разные варганят для посадки на Луне, а я кручу себе баранку, объезжаю жизнь стороной. У других ребят тоже вышло не как мечтали: кто не в тот институт попал, кто на конкурсе провалился, кто вдруг работать захотел. И я уже не уверен, что выйдут из них Яблочковы да Пироговы. Мне, конечно, обидно, если так получится: у нас все ребята были хорошие, способные такие. Но может быть, и нет тут беды. Может быть, прав Николай Иванович, что призвание — это не самое главное в жизни. Ведь бывает работа, к которой ни у кого нет призвания, а ее все равно делать надо.

Подумав так, я бросаю в бочку сигарету и иду домой. По дороге встречаю Сашу Румянцева, комсорга нашего парка. Он быстро так шагает, торопится куда-то, как всегда. Поравнявшись, Саша поздравляет меня. Ему, оказывается, тоже известно, что я с планом стал приезжать.

— Может, это у меня случайно получилось, — говорю я.

— Скромность украшает комсомольца, — смеется Саша и шагает дальше, размахивая модной папкой на «молнии».

А у меня в груди приятно так щекочет. Не от Сашиного поздравления, конечно, а оттого, что теперь я вроде равный со всеми в колонне. Меня даже запеть подмывает или бегом припустить. И Марину я сразу вспоминаю, поговорить с ней хочется. А почему бы мне ей не позвонить. Завтра воскресенье, может, на катере по Москве-реке покатаемся. Ведь я две недели не видел Марину. Это все из-за ее экзаменов.

Я захожу в телефонную будку, закуриваю. Когда куришь, вроде умнее говоришь. Затягиваюсь несколько раз подряд, потом набираю номер и слышу голос Марины:

— Алл-о-о…

— Здравствуй, Марина! — говорю я.

— Добрый вечер, Алеша, — отвечает она, и мне приятно, что Марина меня уже по голосу узнает.

— Знаешь, завтра воскресенье… я тебя увидеть хотел.

— Это никак невозможно. Завтра я шагу из дома не сделаю. В понедельник у меня самый страшный экзамен.

— Тогда я позвоню тебе в понедельник.

— Что?.. Ой, извини, за мной зашли. Лечу сейчас в читалку. — И Марина вешает трубку.

Вот опять я не увижу Марину. И Игорь вечером уезжает. Чем же мне завтра заняться? Может, Борьку на Выставку сводить? Он давно просит, но у меня все выходной не совпадал с воскресеньем. А сегодня в кино схожу. И я сворачиваю к кинотеатру «Космос».

Борька рад без памяти. Сегодня его и будить не надо было, сам вскочил, погладил форму, смочил водой волосы, прилизал щетинистый хохолок. Парень сразу стал таким опрятным, что куда там.

В десять часов мы выходим из дома. Солнце печет по-летнему, хотя середина мая, на проспекте Мира полно народу — все рады теплу. Мужчины нарядились в светлые костюмы, на женщинах яркие платья, темные очки. В сквере, который прячет наш дом от проспекта, зацвели вишни.

— Непонятно, — говорит Борька, — листьев нет, а цветы есть. У яблони не так.

Я не знаю, как объяснить Борьке эту загадку по-научному, и говорю:

— Вишне торопиться надо. Через месяц ягоды краснеть начнут. Вот цветы и не ждут листьев, некогда.

От нас до Выставки рукой подать, и мы идем пешком. Борька в наутюженных брюках шагает широко, стараясь идти со мной в ногу. Но как только у метро показались автоматы с газировкой, он вылетает вперед и становится в хвост длинной очереди. Теперь будет так все время, Борька не пропустит ни одного автомата.

— А ты будешь? — спрашивает он, опуская трехкопеечную монету в автомат.

— Ладно, наливай и мне, — соглашаюсь я.