Василий Андреев - Арина

В это время где-то совсем рядом грозным трубным басом гавкнула собака, и Костричкин от неожиданности испугался, присел и в ту же минуту ощутил затылком горячее собачье дыхание, а затем увидел на своей груди черные когтистые лапы. Он в страхе крикнул «Спаси-и-ите!..», но крик вышел никудышный, почти застрял в горле, и наружу вырвалось лишь немощное хрипенье, которое сейчас же заглушил повелительный женский голос: «Дэзи, ко мне!» Собака молнией шарахнулась от него назад, но он, обернувшись, все-таки успел увидеть, что это огромный черный дог, который в несколько прыжков оказался на другой стороне сквера и скрылся за деревьями. Костричкин решил бежать за собакой и устроить хозяйке скандал. Он уже стал пересекать сквер, но на полпути вдруг обнаружил, что левый глаз перестал дергаться. Забыв сразу о черном доге и его хозяйке, повеселевший Костричкин свернул на тротуар и зашагал к остановке.

В автобусе, не зная еще толком, чему он больше рад, то ли тому, что не покусала его собака, то ли тому, что прошел нервный тик, Костричкин с улыбкой поглядывал на молчаливо сосредоточенных пассажиров, какими они бывают в утренние часы перед началом работы, и не мог понять, отчего это им сейчас не весело. Его душевное состояние так разнилось с настроением всех остальных, что одна молодая женщина, передавая ему пятачок, почти с открытой неприязнью сказала:

— Эй, гражданин слишком веселый, передайте на билет.

Костричкин, особо не вникая в смысл сказанных слов и в тон ее голоса, машинально сунул пятачок в руку высокого парня, что стоял поближе к кассе, и стал протискиваться к выходу, продолжая все так же улыбаться. Но когда он увидел из автобуса широкие окна парикмахерской, сердце само по себе, вопреки его воле, зачастило не в меру. Умом Костричкин понимал, что тревога эта пустая, как мыльный пузырь, который ткни пальцем — и нет ничего. Ведь последние дни он жестоко томил свою голову, разные варианты обдумывал, а вывод получался всегда один: нечего ему опасаться. Правда, на днях Костричкина испугала еще Зоя, которая вдруг выскочила из борозды и выставила его из квартиры. Это вкупе с выходкой Воронцовой могло его и с бедой повенчать. Но наутро, едва жена ушла на работу, он позвонил Зое и быстро залатал свою оплошку. И пускай та говорила натянуто, с явной обидой, но трубку все же не бросила, не грозила, что брить его в кабинете откажется. Вот и выходило: при умной голове не страшна паника сердца.

С этими мыслями Костричкин сошел с автобуса и без спешки, а напротив, с неторопливостью большого начальника направился к парикмахерской. У ее дверей он с минуту постоял, по-хозяйски придирчиво посмотрел на вывеску, будто искал в ней ошибки, и нарочито медленно поднялся по ступеням.

Несмотря на ранний час, все стулья в прихожей были заняты клиентами, которые с той же унылой отрешенностью, что и люди в автобусе, молча смотрели перед собой и вроде ничего не различали. Кассирша Валя тоже сидела тихо, склонившись над книжкой, и Костричкин увидел в окошечко только ее гладкий лоб и светлые пышные волосы. Напуская на себя важную задумчивость, он пересек прихожую, вошел в зал, где все мастера были заняты с клиентами, и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал свое обычное:

— Здравствуйте все!..

— Рады вас видеть в полном здравии!.. — метнулся ему навстречу Глеб Романович, заранее протягивая руку.

Остальные мастера с ним тоже поздоровались, но все по-разному. Кто сказал «Доброе утро!», кто слегка поклонился. Выглядевшая букой Зоя молча кивнула. И лишь Катя Воронцова, как ему показалось, сегодня вела себя еще более независимо, даже головы не повернула в его сторону, с усердием подстригала какого-то седовласого старика.

— Вы, Зоя, как освободитесь, сразу — ко мне, — торопливо сказал он Шурыгиной, уходя из зала. И тут же обернулся, добавил: — А потом ты, Глеб Романович, загляни.

Скоро без стука, как всегда, вошла Зоя Шурыгина, встала перед ним, губы сжала, недобро сверлит его черными глазами, ровно преступника встретила. Руки сложила на высокой груди и молчит, ждет, что он скажет. И без прибора пришла, стало быть, брить его не собирается. Да, нашло-наехало на бабу. Ведь лучшего хотел дурехе, разве помехой стал бы ей лишний рубль. А вот возьми убеди куриную голову, если эта чертова честность у нее раньше самой родилась. Выходит, дал он промашку, не такой оказалась Зоя. Зная ее слабость заглядывать в рюмку, думал, просто с ней сговориться, а она вон как тогда на дыбы встала. Едва ноги унес от малахольной бабы. И все-таки сейчас нельзя дело вести к разрыву, надо уладить все по-тихому, прикинуться, что ничего он не помнит. Мало ли что может, мол, наговорить человек во хмелю, и ей не стоит об этом думать, надо забыть его пьяный бред.

— Вот хочу спросить тебя, Зоя, — начал Костричкин, делая озабоченным лицо. — Скажи мне откровенно, с глазу на глаз, что я в тот раз натворил у тебя? Посуду, может, разбил, поломал чего?.. Я гляжу, ты вроде сердишься, а за что, не знаю. Утром на другой день ты что-то намекнула по телефону, но я не понял… Я ведь нездоров был, и сейчас вот в животе будто клещами кто сжимает. Аппетит всякий пропал, третий день в рот ничего не беру. Да жарища проклятая совсем доконала. Тогда я, так сказать, с радости, что к тебе пришел, выпил стакан на пустой желудок, ну и готов, разом всю память отшибло, — он потрогал затылок, с печалью в голосе пояснил: — Вот в этом месте, прямо гудом гудит, как только лишку приму не то по глупости водку с пивом смешаю… Так что ты все теперь слышала и, пожалуйста, не носи камень за пазухой, не сердись, словом, на меня.

— Ну, веселый человек!.. Уморил ты меня!.. — неожиданно рассмеялась Зоя и нарочно выпятила грудь, плотно прижалась к его плечу. — Скажите на милость, память у него отшибло!.. Давай, давай, ври больше. Только зря напрягаешься, я насквозь тебя вижу. Ты как позвонил мне тогда утром, я сразу подумала, значит, мужик в штаны наложил. И точно, так оно и вышло…

Костричкин вскочил с кресла, обидевшись, сказал возмущенно:

— Чего ты все придумываешь!.. Я о тебе беспокоился. Утром проснулся, смотрю, дома я. Но как от тебя уходил, как оказался в своей квартире, убей, не помню. А что там с Зоей, думаю…

— Жуть прямо, как трогательно!.. — усмехнулась Зоя с издевкой. — Но ты не бойся, я не буду тебя выдавать — мне противно это. Я себя пока уважаю.

Ему это и надо было услышать от Зои, главное, чтоб она язык за зубами держала, не сказала кому про тот случай. Стало быть, как он задумал, так все и повернулось. Пусть Зоя немного покуражилась (на то она и баба), да разом и обмякла, смекнула, некуда ей деваться, против начальства шибко не попрешь. И Костричкин, поглаживая подбородок, усеянный редкой щетиной, уже сказал Зое спокойно: