Василий Андреев - Арина

— Чай пейте, Иван Иванович, — напомнила ему Катя. — А то совсем остынет.

— Да, да, я сейчас буду, — спохватился он и виновато поглядел на Катю, в душе поругал себя, что он, выходит, не рад их счастью.

К полуночи, когда костер уже догорал и почти не дымил, от комаров не стало никакого спасения. Заполняя тишину тягучим, печально-нудным писком, они все время вились вокруг и кусали, кусали с оголтелой яростью.

— Батеньки мои, сожрут до косточек!.. — не вытерпел наконец Иван Иванович, охлопывая ладонями бороду. — Окаянная сила, даже через такую щетину достает… Видать, надо улепетывать нам, Тимофеич, в поле, там ветерок какой-никакой.

За эту мысль сразу ухватилась Катя, у которой все тело было в волдырях от комариных укусов, и они, собрав по-скорому в машину посуду, остальные вещи и залив водой затухающий костер, помчались от комаров по большаку, кромсая темень дальним светом фар. Минут через десять свернули в сторону, немного проехали по скошенному лугу и пристали на ночлег у порушенной ветром копны свежего сена.

Наутро первым проснулся Дмитрий. Солнце уже высоко висело в чистом спокойном небе, в молодой березовой роще, что была совсем рядом — но ночью они ее не заметили, — по-хозяйски громко щебетали птицы, и к этому разноголосому хору пернатых примешивался глуховатый рык тяжелого трактора, сновавшего по соседнему полю. Иван Иванович еще вовсю спал, и, чтобы его не разбудить, Дмитрий с проворностью кошки вылез из-под сена, а потом неслышно подошел к машине, прильнул к заднему стеклу. Катя, оказывается, тоже не спала и, лежа на боку, мечтательно глядела на край синего неба, и ее ясные широкие глаза смеялись с загадкой, и все ее лицо было озарено каким-то внутренним светом. Он тихонько постучал по стеклу; Катя, вздрогнув, повернула голову и, увидев Дмитрия, заулыбалась, тотчас села и подняла защелку замка дверцы, впуская его в машину.

— Ты что не спишь? — ласково спросил он, садясь с ней рядом.

— Не хочу… я давно проснулась, — говорила она, поправляя свои длинные густые волосы. — Вот лежу и смотрю на солнышко, и так хорошо мне, радостно…

— Счастье ты мое!.. — еле слышно сказал Дмитрий обнимая и целуя Катю.

— Сиди тихо… — попросила она, снимая его руки со своих плеч. — А то Иван Иванович увидит и ты ему разонравишься.

— Почему ты решила, будто я ему нравлюсь?

— Потому что он зовет тебя только по отчеству. Это первый признак — нравишься. Кого он не примет душой, того никак не называет, вернее, всегда говорит ему только «вы», и все.

В это время из копны вылез Иван Иванович, отряхнулся от сена, огляделся и подошел к ним с ружьем, которое, оказывается, клал на ночь в изголовье.

— Мило-ловко получается, — сердито заговорил он, — сами давно встали, а меня изволите не будить. На кой ляд тогда везли в такую красоту. Бока-то отлеживать я и дома умею.

— Мы сами только что проснулись, — сказала Катя.

— Стало быть, тоже хороши, — уже подобревшим голосом проговорил Иван Иванович. — Солнце вовсю по небу катается, а мы еще глаза продираем. Раков-то наших, поди, переловить успел какой-нибудь умелец.

Тут они, ни минуты не мешкая, сели в машину и понеслись к озеру, оставляя за собой клубы пыли.

Приехав на знакомую песчаную косу, они скоро убедились, что там, как и вчера, было тихо и безлюдно. Лишь невесть откуда взявшаяся чайка то садилась на воду вблизи того места, где Дмитрий бросал вчера с вечера копченые уши, то с тревожным криком взлетала, будто звала кого на помощь.

— Чует птица, что раки там собрались, — сказал Дмитрий и разделся, стал прилаживать акваланг.

Неузнаваемо оживившийся Иван Иванович тоже снял брюки, рубашку и вертелся в синих плавках около Дмитрия, помогал ему застегивать ремни, подавал оголовье, ласты. Катя в светло-оранжевом купальнике ходила босиком по песку и тайно радовалась, что Иван Иванович менялся на глазах, становясь все веселее.

Наконец Дмитрий привязал ласты и, выворачивая ноги в стороны, чуть сгибаясь под тяжестью баллонов со сжатым воздухом, вошел в озеро, немного отплыл от берега и скрылся под водой. Минуты две-три он не подавал признаков жизни, чем вызвал тревогу Кати, а потом вынырнул совсем в другом месте, громко крикнул «Ловите!» и выбросил на песок первого рака.

— Во какой ошлепок!.. — засмеялся Иван Иванович, поднимая рака и показывая его Кате. — Надо полагать, самый матерый попался.

Пока они разглядывали первого рака, Дмитрий выкинул из воды второго, третьего, четвертого… Тут Иван Иванович, охваченный азартом рыболова, заметался в возбуждении, бегал от рака к раку, что один за другим глухо шлепались в песок то слева, то справа. Восхищенно ахая, он подбирал раков и, бросая в ведро, с которым Катя ходила за ним следом, придумывал им разные прозвища: «Принимай Лаврушку глазастого!», «Держи Кузьму колченогого!», «Полюбуйся на Филю-бражника!»…

А когда Дмитрий вылез из воды, Иван Иванович поставил перед ним ведро и, приплясывая от радости, доложил:

— Двадцать семь гавриков!..

Потом они, налив в ведро воды и спрятав раков в тень под деревья, до самого полудня купались, загорали. Катя с Дмитрием почти не вылезали из воды, заплывали далеко, на середину озера, и оттуда едва доносились до берега их голоса. Иван Иванович в основном валялся на теплом песке, подставляя солнцу то грудь, то спину. Но иногда и он забирался по пояс в озеро, обливая водой плечи, вскрикивал от удовольствия, а затем подходил к ракам и подолгу глядел, как те плавали, упруго шевеля усами, как скребли клешнями стенки ведра, отыскивая выход в спасительный озерный простор.

Костричкин никак не мог вспомнить, куда положил расческу. Ведь каких-нибудь три минуты назад он стоял перед зеркалом и скреб ею оставшиеся лишь на затылке да висках редкие волосы, а теперь вот выворачивал все карманы в пиджаке и брюках, но расчески нигде не было. Костричкин хотел уже уходить на работу без расчески, да, случайно кинув взгляд на телефонный столик, вдруг обнаружил ее там. И, странное дело, ничуть не обрадовался, потому как не помнил, чтобы клал расческу туда. В другое время ее вполне могла взять Анна Григорьевна, а потом положить, бывало, что она иногда пользовалась его расческой. Но сейчас это отпадало, жена уже которые сутки вела себя так, будто Костричкин ей был чужой. Так и не разгадав, почему все-таки расческа оказалась на телефонном столике, он с досады чертыхнулся и захлопнул дверь квартиры.

Едва он вышел из подъезда, миновал высоченную арку, где даже в самую лютую жару всегда гулял ветер, ни с того ни с сего у него задергался левый глаз. Костричкин закрыл его ладонью и, растерянный, остановился. Не зная что делать, он не двигался с места, пока какая-то старушка, видно, слабая зрением, невзначай не толкнула его в бок фанерным ящиком, который тащила на спине. Тут Костричкин словно бы очнулся, свернул на сквер и, зайдя за кусты, стал осторожно поглаживать левый глаз, подумывая о том, не стоит ли ему вернуться домой и выпить валерьянки.