Василий Андреев - Арина

Я смотрю на часы. Скоро уже обед. У Борьки, наверно, кишка кишку давно точит. А я тут липовым агитатором заделался. Это хорошо, что блондинки дома не было. Не то по-всякому могло обернуться, могли бы и в комсомольскую организацию дать тревогу. А теперь Игорь еще гипнопедию придумал. Впрочем, я и сам знаю, что в Киеве за двадцать две ночи студентов обучают иностранному. Это, конечно, здорово! А раз так, то почему бы и нам не попробовать. Ведь таксисту в Москве очень нужен иностранный язык. Даже директор говорил. Ну а Борьку голодным не оставят. Тетя Даша и Наталья Федоровна в честь воскресенья его такими вкусными вещами начинят, дай бог. Вот только стыдно мне за Борьку: он, можно сказать, столоваться перешел к соседям. А насчет денег тетя Даша с Натальей Федоровной и слышать не хотят. Раз попробовал дать им по десятке, так они обиделись.

— Ладно, лови такси, — говорю я Игорю.

— Слушаюсь, мой профессор, — восклицает он и, вылетев на мостовую, начинает махать первой машине с зеленым огоньком.

Я листаю толстую книжку по криминалистике, которая пестрит странными снимками и рисунками. Таких я никогда не видел. Вот отпечатки пальцев, похожие на железные опилки, рассеянные полюсами подковообразного магнита. Просто непостижимо уму, какие бывают отпечатки! И все разные. На земле три миллиарда человек, и нет даже двоих, у которых были бы одинаковые отпечатки. Чем это объяснить? Значит, нет и одинаковых людей. Бывают очень похожие, но все равно они в чем-то разные. И каждый по-своему думает. Люди, видно, никогда не станут думать одинаково. А то скучно будет и пропадет движение к совершенству.

Я ставлю на место «Криминалистику» и беру книжку по экспертизе. В домашней библиотеке отца Игоря много редкой литературы. Он работает следователем и всегда достает книги, которых я нигде больше не встречаю.

— Профессор! — кричит Игорь.

Я захлопываю книжку и иду в другую комнату, где он лежит на диване. По дороге опрокидываю стул. Мы сделали там затемнение, завесили окно одеялом. Это чтобы поскорее Игорь заснул.

— Какого черта не спишь? — говорю я. — Уже двадцать минут прошло.

— Включите свет, профессор, и дайте мне снотворное. Найдите там в буфете. В баночке из-под витаминов.

— Ты что, в своем уме!.. Какой же тогда будет толк?

— Иного выхода нет, профессор. Сон изволит не приходить. Торопитесь, профессор, нас могут накрыть.

Махнув рукой, я даю ему таблетку люминала. И воды в стакан наливаю, чтобы запить. Потом гашу свет и снова иду копаться в необычных книжках. Часы с руки снимаю, кладу на стол, иначе можно зачитаться и про Игоря забыть.

Теперь я смотрю новую книжку, в которой кроме снимков и рисунков есть еще и чертежи. Оказывается, что только не придумывает преступный мир: и фамилии меняет, и волосы красит, и пластические операции делает, и даже… уши обрезает. Прямо жуть!.. Но все равно их ловят. Это потому, что хороших людей во много раз больше, чем плохих. А то бы не просто было разыскать какого-нибудь бандита, который трижды перекраивал лицо — был и курносым, и горбоносым, и прямоносым.

В самом конце книжки я нахожу фотографию какого-то человека. Внешне он ничего, симпатичный. Волосы немного вьются. Кто же это такой? Неужели рецидивист какой-нибудь? Я переворачиваю карточку, и вдруг мои руки начинают дрожать, а во всем теле я чувствую холодный нервный озноб. На обороте простым карандашом написано: «Ованесян, убийца».

Вот он какой, этот Ованесян. А мне всегда казалось, что все убийцы и на лицо страшные. Особенно этот. И зачем отец Игоря хранит такую фотографию? Неужели он забыл про нее? Положил и забыл. Только вряд ли можно забыть об этом нечеловеке. А впрочем, наверное, можно. О таком даже надо забыть, чтобы люди не стыдились самих себя.

Я закрываю книжку, сую ее на полку и тут вспоминаю про свои часы, которые спокойно лежат на столе, и про Игоря, который не подает что-то голоса. Наверно, заснул наконец.

Ступая на носках, я вхожу к Игорю в комнату, прислушиваюсь к его дыханию. Ну, кажется, дрыхнет, кролик подопытный, и дрыхнет вовсю. Надо поскорее включать магнитофон, а то еще проснется.

Я отодвигаю немного одеяло, делаю щель в окне-Теперь все кнопки и клавиши магнитофона мне хорошо видны. Я плавно давлю один клавиш, потом помаленьку прибавляю звука. Получается вроде в самый раз: не тихо — не громко. Запись тоже удачная, даже не верится, что этот чистый баритон, говорящий по-английски, — мой собственный голос. Выходит, ничего у меня голос. Вот бы Марина послушала.

Игорь спит как бог, будто сейчас самая середина ночи. А диски магнитофона крутятся, крутятся, разливая по квартире английскую речь, перемешанную с русской:

— Where shall I take you? — Куда вас отвезти? Do you like Moscow? — Вам нравится Москва? Would you mind smoking? — Разрешите закурить? Please, you can smoke. — Пожалуйста, закуривайте. What is this monument to? — Что это за памятник? This is the monument to Griboyedov — Это памятник Грибоедову. What is the time now? — Который час? Have you ever been to England? — Вы бывали в Англии? No, I haven’t been yet but I’d like to visit England. — Нет, не был, но собираюсь побывать. Farewell! — Счастливого пути! Good night… — Спокойной ночи»…

Запись вскоре кончается, дальше идет джазовая музыка. Вот и отлично, надо включать свет и будить англичанина. А может быть, еще прокрутить? С двух-то раз запомнится лучше. Только пошевеливаться надо: могут старики из гостей прикатить.

Я скорее перематываю пленку. И вдруг на самой середине она обрывается. Вот еще не хватало! Я нашариваю под телевизором граненую бутылочку с уксусной кислотой, склеиваю пленку. Снова перематываю, тороплюсь. И вот уже опять звучит по квартире мой чистый баритон.

А язык английский, пожалуй, приятный. Только чопорный немногой холодный, как и сами англичане. А что, может быть, они и в самом деле холодные, раз не дали миру ни одного великого композитора? Такого, как Чайковский, Бетховен, Григ… Музыку сочиняют сердцем, а у англичан оно, видно, продрогло от вечных туманов.

— Ой!.. Ой!.. Спасите!.. — кричит вдруг Игорь. — Ой!.. Милиция!..

Я кидаюсь к выключателю. С испугу не сразу нахожу его, наконец ловлю пальцами шнурок, дергаю. Люстра зажигается. Я смотрю на Игоря, который, ерзая на диване, дрыгает ногами, стонет, мычит, хватает воздух раскрытом ртом. Что это с ним такое!.. Неужели с головой что-нибудь?..

Схватив за плечи, я трясу его, приговаривая: «Игорь, Игорь, проснись… Игорь, что с тобой?..» А он все стонет, мычит. Наконец вскакивает, садится на диване. Лоб у него вспотел, колени дрожат. С минуту он таращит на меня глаза, потом падает снова на диван и начинает громко хохотать.

— До самого Белорусского гналась, — бормочет сквозь смех Игорь. — Вот забодай меня бульдозер!

— Кто гнался? — не пойму я.

— А мать той блондинки с двумя пистолетами. Ты представляешь, из одного все время вверх палит, а другим прямо в меня целится… Ой, чуть сердце не разорвалось.