Василий Андреев - Арина

Я закрываю машину и иду на вокзал. Наш Андрей Павлович собрался наконец на грязи. Вчера вечером, надев очки, он долго рассматривал путевку. Потом разгладил все уголки и положил ее в новый бумажник. А утром попросил меня подобрать ему самый удачный поезд: чтобы в Кисловодск прибыл днем, а из Москвы отправлялся вечером не слишком поздно.

Я протискиваюсь к кассам дальнего следования, смотрю на расписание. Наконец выбираю для Андрея Павловича пару подходящих поездов и выхожу. У подъезда, прикуривая у морячка Черноморского флота, слышу сзади разговор:

— Бабушка, вам куда ехать?

— Вон тут написано. Гляньте, я не разберу.

— Так, Ульяновская. Рублевка туда стоит. Деньги-то с собой есть?

— Рупь найдется… Меня доченька должна встретить, да вот не встретила.

— Это бывает.

Тут я оглядываюсь и столбенею: с бабушкой переговаривается Аркадий Занегин. Вот никогда не думал, что он из тех, которые толкаются у вокзалов и вполголоса спрашивают: «Кому на Киевский?», «Кому на Курский?» А набрав четырех человек, получают с каждого по пятьдесят копеек. В итоге выходит ловко: рубль — в кассу, рубль — в карман.

Сейчас машина Занегина стоит где-нибудь в сторонке. Диспетчер, конечно, прикидывается, что ничего не видит, и в цепочку его не ставит. Ведь диспетчеру еще утром он подкинул два рубля, «зарядил» на день. То же самое Занегин сделал на другом вокзале. И теперь маршрут у него прост: Киевский — Курский, Курский — Киевский.

А еще он присматривает «пиджаков». Вокзальщики так называют людей из провинции, таких вот, как эта бабушка, кто не знает Москвы, кого можно везти в центр через Сокольники. Но сейчас у Занегина ничего не выйдет. Нет, не выйдет, будь я не москвич!..

Я подхожу сзади и хлопаю его по плечу. Занегин испуганно вздрагивает, но тут же, взяв себя в руки, выдавливает сухую улыбку.

— Алеша! — восклицает он. — Что здесь делаешь, котенок?

— А ты что?

— Вот мамашу собрался к дочке доставить.

Бабушка моргает светлыми глазами без ресниц.

— Сынок согласился довезти меня, старую.

— Та к, так… А сколько до Ульяновской? — я смотрю на него в упор. — Рубль, говоришь?

На угреватых щеках Занегина вдруг начинают играть желваки. Теперь он понимает, что я все слышал.

— Шпионишь, — зло говорит он. — В партию решил пролезть. Давай, давай, это тоже метод. Только смотри, как бы по шее не накостыляли… — И Занегин, оттопырив зад, наклоняется, чтобы взять старушкин чемодан.

— Оставь бабушку! — кричу я.

Занегин в замешательстве руки засовывает в карманы, а ноги расставляет пошире, словно приготовился к удару. Его карие сверлящие глаза суживаются.

— А ты, оказывается, еще и псих. Душевнобольной, стало быть. Так и доложу начальству.

— Лучше о себе доложи, о своей болезни.

— Нет, раньше надо тебя вылечить, — сквозь зубы говорит Занегин и, сдвинув на глаза фуражку, хищно ныряет в толпу пассажиров, выходящих из тоннеля.

Я стою ошеломленный. Вот, оказывается, какой Аркадий. Недавно ругал Зеленину, что она гривенники собирает, а сам еще почище. Он даже не пожалел эту слабую бабушку.

— Сынок, а как же теперь я? — Бабушка смотрит на меня с мольбой.

— Не волнуйтесь, — говорю я, забираю чемодан и веду ее к своей машине.

Внутри чемодана что-то перекатывается, а сам он тяжелый. Удивляюсь, чем могла бабушка его нагрузить. Наша тетя, собираясь в Москву, всегда ломает голову, не зная, что нам с Борькой привезти: ведь москвичей ничем не удивишь.

— Сынок, вам беречься надо, — говорит бабушка. — Нехороший он человек.

— Пускай он бережется. А мне что — я прав.

— Ох, бывает, что и правые страдают, — вздыхает бабушка. — Вон у нас в поселке днями парня чуть не решили. Он был — фу-ты, забыла! — вот что с повязкой красной ходит…

— Дружинник?

— Вот-вот, дружинщик. Умница такая… А теперь в больницу попал. Бабы говорят, может, не выживет.

— Раз в больницу попал, выживет.

— Дай-то бог, — крестится бабушка.

Я кладу чемодан в багажник, прикрываю за бабушкой дверцу и выезжаю на улицу Чкалова. Машин вокруг невпроворот. Лавируя между легковушками и грузовиками, я наконец пробиваюсь в пятый ряд и разворачиваюсь в обратную сторону.

Бабушка, сев в машину, тут же притихла, ссутулилась и теперь кажется еще старше. Темные от морщин руки она сложила на груди. Глаза у нее испуганные. И всякий раз, когда перекрывается светофор и я чуть не вплотную притираюсь к идущим впереди машинам, бабушка вздрагивает. Наверное, она впервые в Москве и никогда не видела столько машин.

Выехав на Ульяновскую, я с трудом разбираю адрес на потертом конверте, который даст мне бабушка, и вскоре останавливаюсь напротив серого блочного дома. Бабушка руку опускает под кофту, достает оттуда деньги и сует мне рубль.

— Дочь на каком этаже живет? — говорю я, отсчитывая сдачу.

— Пятый, кажись, писала… Да ты, сынок, не беспокойся.

Но я все же веду бабушку в дом. Куда ей с таким чемоданом на пятый. Вон дышит как часто. И руки трясутся. Видно, волнуется, что дочка не встретила.

На пятом этаже нам квартиру открывает девочка лет одиннадцати. Две косички-змейки обнимают ее белую худую шею. Вначале девочка смотрит на нас исподлобья, но потом узнает бабушку и кидается ее целовать.

— А мать-то где? — с тревогой спрашивает бабушка.

— Она завтра вернется. В Горький от завода уехала.

— Ну, слава богу, — вздыхает облегченно бабушка. — А я думала, случилось что.

Теперь в глазах бабушки проглядывает что-то молодое. И руки ее больше не дрожат. Вот и хорошо, живи до ста лет, бабушка!.. Я ставлю чемодан в прихожей и легко бегу вниз по лестнице.

Возле моей машины уже топчется пассажир. На вид такой смешной: в зеленом плаще нараспашку, в одной поле что-то завернуто, из кармана выглядывает бутылка «Столичной».

— На Ленинский подбросишь? — весело спрашивает он.

Я киваю, а сам думаю, что мне, кажется, повезло. До Ленинского расстояние приличное. А там полно магазинов, разных научно-исследовательских институтов. Так что в том районе долго не застоишься.

Когда садимся в машину, я замечаю, что мой пассажир в полу плаща завернул кота, большущего, серого, с крупными желтыми глазами.

— Потапом зовут, — улыбается пассажир. — Он у меня все понимает, бездельник. Ишь как тихо сидит.

— Из дома убежал? — говорю я.

— Не-е, мы с ним на смотрины едем. — Пассажир громко смеется. — Понимаешь, радость у нас. Вызывают сегодня в местком и говорят: «Давай, Максим, танцуй, если хочешь в отдельной квартире жить». Ну, я выдал пару колен под сухую, забрал ордер — и за Потапом. Не терпится новую квартиру посмотреть. Вот осмотрю, а тогда к жене в больницу поеду с докладом, так сказать.

— Что, боитесь, Потапу квартира не понравится?