Василий Андреев - Арина

— Примета такая есть. Хочешь на новом месте ладно жить, перво-наперво кота на порог пусти.

Я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться.

За Краснохолмским мостом впереди нас выскакивает совсем новый «Москвич». На его заднем стекле огромный восклицательный знак. Как смеется Игорь, это означает: «Смерть пешеходам!» «Москвич» тормозит где не надо, ползет черепахой и все время мечется из ряда в ряд.

— Обставил бы частника, — советует пассажир.

Но «Москвич» и сам вдруг прижимается к тротуару, останавливается у гастронома. А я делаю поворот, выезжаю на Ленинский к прибавляю газу. Теперь можно и с ветерком проехать: проспект такой, что шире некуда.

Навстречу бегут-торопятся дома. Высокие, новые, и все как-то червонно светятся. Это веселое свечение на Ленинском в любую погоду. Оно идет откуда-то изнутри, будто в каждом доме спрятано по солнцу.

А справа в небе плывет и плывет звезда университетской башни. Ее то закрывают дома, то затушевывают деревья. Мой пассажир, поглядывая на звезду, теребит за уши кота и говорит:

— Во на каком проспекте мы будем жить с тобой, Потап.

Потап вроде понимает. Он трется о плечо хозяина и таращит глаза на пестрые витрины магазинов, на стеклянные фонари-киоски, на людей в нарядных плащах из нейлона. А когда мимо проносятся ослепительно черные ЗИЛы, желтые глаза Потапа и вовсе чуть не выкатываются на лоб.

— Правительство на Внуковский поехало, — говорит пассажир. — Встречать кого-нибудь.

Потом он достает ордер. Склонив голову набок, смотрит на него, смотрит. Помню, когда нас переселяли, мама тоже никак не могла наглядеться на ордер. Она несколько раз за вечер вынимала его из сумочки, показывая соседям, и говорила, что в новой квартире первую ночь просидит в ванне.

— Все законно, — улыбается пассажир. — Печать гербовая, подпись. И ключи в кармане. Но где этот Морской переулок, убей, не знаю.

— А вот «Синтетику» проедем, — говорю я, — повернем направо и упремся в Морской.

Минуты через две я торможу у нового дома, вокруг которого уже дымят листвой молодые липы на привязи.

— Красавец! — радуется пассажир. — Погляди, весь белый, а балконы голубые. Маша не поверит, ей-богу… Слушай, закрывай свою тачку, пошли новоселье справлять.

— Спасибо, за рулем не могу.

— Да ты не робей, — машет он рукой. — После кофейных зерен купим. Пожуешь — и концы в воду.

— Нет, нет, спасибо.

— Дело, конечно, хозяйское, — говорит пассажир. — В таком случае жди меня, еще к Маше поедем. — Он забирает Потапа и уходит.

Оставшись один, я пробую заняться английским. Но в голову ничего не лезет. Перед глазами почему-то все время всплывает Занегин, то согнувшийся с оттопыренным задом, то с засунутыми в карманы руками. Тогда я закрываю словарь и включаю рацию.

Девушка с «Букета», растягивая слова, просит все свободные машины, что вблизи Лужников, следовать на стадион. Значит, там подходит к концу футбольный матч. Интересно, а кто выиграл? Почему бы ей не сказать?

И вдруг все заглушает пение: «Всякий раз слушаю вас, а сердце замирает. Где вас найти, как к вам пройти…» Черт возьми, это, кажется, Игорь? Ну, конечно, он, шалопай. А еще в эфире голос той же девушки, но уже строгий: «Прекратите, пожалуйста! Вы мешаете работать». Но Игорь продолжает петь. Вот дурачок. Опять попадет в историю, он без этого дня не может прожить. И тут песня обрывается, слышен только голос девушки: «Машина 2316, клиент с Вернадского ждет в семнадцать пятьдесят». Потом она снова в эфире: «Машина 3467, ваш заказ отменяется. Следуйте на ближайшую стоянку…»

Минут через тридцать возвращается мой пассажир. Он немного уже покачивается. И без Потапа.

— Слушай, вот чудеса!.. — говорит он громко, и глаза его блестят. — Я тут приятеля встретил, мы с ним десять лет на одном заводе… А теперь соседями будем. Понял?

Я запускаю мотор. Я все прекрасно понял: ни к какой жене сейчас он не поедет. Зря я только простоял. И упустил лучшее время. Теперь все мои научные сотрудники разъехались по домам.

— Ты в обиде, да? — спрашивает он, прощаясь со мной за руку.

— Что поделаешь, у вас такая радость, — говорю я и резко хлопаю дверцей.

Выскочив на Ленинский проспект, я разворачиваюсь и медленно еду к центру. С надеждой поглядываю на тротуары. Но никто меня не окликает, никто не бежит навстречу с вытянутой рукой. Вот и троллейбусы уже не темнеют от пассажиров, просматриваются насквозь. Это настал самый неудачный час: с работы люди проехали, а в театры, на свидание еще не собрались.

Слева показалось кафе «Луна», и его ярко-синяя реклама с издевкой подмигивает мне, словно хочет сказать: «Можете проваливать дальше. Гости наши только что сели за стол, аппетитно потягивают «Твиши», «Тетру», «Напареули», освежаются ароматным мороженым и совсем не собираются покидать зал, наполненный до потолка музыкой».

Но я все-таки торможу у кафе. Я не хочу ехать дальше. Почему бы мне не постоять на этом проспекте, где всегда так хорошо пахнет — только что разломленным арбузом.

А на нашем проспекте пахнет иначе — тополем. В июне он цветет и все тротуары засыпает белым пухом. И тогда кажется, что выпал теплый снег. Он залетает в автобусы, в дома и даже забирается к Андрею Павловичу за очки. Тот, весело покачивая головой, снимает очки, долго дует на них, будто на горячее молоко, потом протирает носовым платком и снова перекидывает через нос. И вот когда идет этот летний снег, на проспекте Мира особенно остро пахнет тополем.

— Хэлло!.. Товарищ!.. — кричит кто-то сзади.

Я оглядываюсь. Из переулка выбегает девушка в красном коротком плаще, с раздутым портфелем. Неужели она кричит мне? Девушка машет рукой и сворачивает к машине.

— Ви, пжалюста, меня повезите, — говорит она с мягким акцентом.

Хе-хе, это, кажется, англичанка. Вон какая высокая, почти что с меня. Значит, сейчас будет инглиш-практикум. Только я не знаю, которую лучше открыть дверцу — переднюю или заднюю. Если она капиталистка, то едва ли сядет рядом. А впрочем, пускай привыкает к социализму заранее.

— Пожалуйста, — я распахиваю переднюю дверцу.

Девушка садится рядом со мной. Выходит, она наш брат, пролетарий. Это уже лучше. Сейчас я с ней потолкую о жизни, сейчас узнаю, до каких пор они там в Англии будут терпеть эксплуатацию. Только я начну, конечно, издалека.

— Вас не продует? — говорю я по-английски, кивая на приспущенное левое стекло.

— Инглиш… — девушка мотает головой. — Я… Прага… чешка… Прага.

— Ах, Прага, вы из Чехословакии… Очень приятно. Скажите, пожалуйста, куда вас отвезти?

— Так… так, — она показывает вперед. — Так… Ленинские горы.

Ну, все понятно. Это студентка МГУ, будущий химик или геолог. Вот какая умница! А я чуть ее за капиталистку не принял. Бывает же такое… Я включаю зажигание и трогаю машину.