Василий Андреев - Арина

В девятом часу я возвращаюсь в парк. На мойке очереди нет, и я, быстро подняв стекла, ныряю под душ. Тысячи струй-сабель сразу впиваются в кабину, в капот, в крылья; мягкие капроновые щетки обнимают машину с боков, поглаживают сверху. Минуты полторы-две я штурмую искусственный ливень, и вот уже чистая, как богиня, моя «зеленуха» выкатывается на бетонированную дорожку.

— А ну отворяйся!. — кричит тетя Настя, потрясая щеткой.

Я распахиваю настежь все четыре дверцы, вылезаю из машины. Тетя Настя, ловко орудуя щеткой, подметает пол в кабине, протирает сырой мыльной тряпкой сиденья.

— Игорь еще не приехал? — спрашиваю я.

— Да хоть бы он совсем не приезжал, этот твой баламут, — говорит тетя Настя. — Тоже мне сыскал приятеля… Знает только головы девкам крутить.

Я смотрю на тетю Настю. Лицо у нее маленькое, сморщенное, а глаза веселые. И очень молодые, как будто с чужого лица. Странно, почему это у нее глаза не стареют. А у мамы, наоборот, слишком молодое было лицо. Но глаза ее выдавали. Они всегда были грустные и сильно маму старили.

— Про новость-то слыхал? — спрашивает тетя Настя, одергивая свой резиновый фартук.

— Нет, а что такое?

— Кассиршу в диспетчерской сняли.

— Какую кассиршу?

— А вот ту, которая самая красивая… Говорят, не чиста на руку была.

— Значит, это Зеленину. В диспетчерской вроде и нет красивей ее.

— Родной, благородный, закругляй тары-бары!..

Это Михеевич сзади кричит, самый старый водитель нашей колонны. Он, говорят, еще Дзержинского возил. И все может быть: Николай Михеевич добрый старик, вежливый такой.

Я быстро съезжаю с дорожки и гоню машину в колонну.

Механик Петухов, заложив руки за спину, прохаживается вдоль бетонки, которая наполовину заставлена машинами. Мне он велит ехать в самый конец. Мы с Володей не даем ему на чай, и он в свое дежурство нашу машину всегда запихивает подальше. Из-за этого утром полчаса теряешь: чтобы выбраться на выездную дорожку, сколько надо машин отогнать.

— А почему так далеко? — говорю я. — Мой сменщик рано утром выезжает.

— Гони, гони! — хрипит Петухов, не глядя в мою сторону. — Молод еще рассуждать.

Я показываю ему язык и еду в самый конец колонны. Ставлю машину по соседству с Антоном Чувякиным, который ковыряется в моторе. Он поднял капот, пригнулся, а сам зыркает по сторонам.

Э-э, значит, этот голубчик задумал что-нибудь стибрить. В нашей колонне такое бывает. Иной разобьет на линии зеркало, а вернется в парк и быстро переставит с чужой машины целое. Да еще нацарапает на обратной стороне пару закорючек. И тогда попробуй докажи, что оно твое.

Чтобы припугнуть Чувякина, уходя, я говорю:

— Антон, на моей машине дворники, антенна и все остальное помечено. Так что заруби на носу.

Чувякин делает вид, что ничего не слышит.

В диспетчерской, как всегда, полно народу. Но одно окошечко в фанерной стене свободно. Я подхожу туда, подаю завернутые в путевку деньги. И сразу меня обступают остряки, каждый начинает тренировать свой язык:

— Ха-ха, Алеша, опять красотку бесплатно катал.

— Да, силен парень!.. Километры есть, а денег кот наплакал.

— Он теперь со словарем… Видно, решил иностранку охомутать.

— Это трудно. У него в кармане ни шиша.

А за кассой, как назло, сидит Вера. Значит, она теперь вместо Зелениной. Правда, в Веру был влюблен Игорь, а не я, но мне все равно неудобно: ведь я его друг. Вера, будто прочитав мои мысли, вскакивает со стула, просовывает кудрявую голову в окошечко.

— Эй, вы, совесть поимейте! — кричит она. — Сами такими были… Я вот тех, кто особенно старается, в другой раз тут до полуночи продержу.

Но никто и ухом не ведет. Теперь все лишь переключаются на Колю Волкова. Он вместе со мной заканчивал курсы и тоже редко приезжает с планом. Розовея ушами, Коля подвигается к окошечку, а я тем временем ускользаю незаметно за дверь.

Бегу я вниз по лестнице, а у самого на душе словно кошки скребут. Сколько же еще мне терпеть этот позор? Ну ладно, раньше я город плохо знал, ну ладно, раньше я в машине разбирался слабо. А теперь я, можно сказать, с закрытыми глазами по Москве проеду, теперь я на слух машину чувствую. Так в чем же дело?

Николай Иванович говорил, чтобы я за пассажирами не гонялся. А я больше и не гоняюсь за ними. Да что толку. Раньше я по девятнадцать рублей привозил, а теперь по двадцать с хвостиком. Нечего сказать, прибавка. И за это я торчу по полдня на стоянке, как старик. Стыдно даже.

Расстроенный выхожу я за ворота парка и носом к носу сталкиваюсь с Занегиным. После сегодняшнего случая на вокзале мне противно на него смотреть, и я отворачиваюсь. А он как ни в чем не бывало кладет мне на плечо волосатую руку и по-дружески так говорит:

— Домой топаешь?

— Нет, на Луну, — отвечаю я. — И, пожалуйста, убери руку, она у тебя грязная.

— А ты, как я погляжу, малый ершистый, — ухмыляется Занегин.

Резко вывернув плечо, я сбрасываю его руку и сплевываю себе под ноги.

— Тьфу!.. Теперь куртку надо в чистку отдавать.

Занегин впивается в меня суженными глазами.

— Ладно, хватит корчить из себя… — цедит он сквозь зубы. — Говори прямо, ты продашь меня?

— Я бы продал, да никто не купит. Слишком много в тебе навоза.

Занегин закуривает. Я на всякий случай ощупываю карманы. Но в карманах у меня только спички да сигареты. И тут я впервые хвалю Игоря, который занимается боксом. Нет, он, пожалуй, прав, еще рано запрещать у нас этот вид спорта. Наоборот, боксу даже в школе надо учить, раз вот такие не перевелись.

Жадно затягиваясь папиросой, Занегин с минуту идет молча, по-бычьи наклоняясь вперед. Я тоже молчу и только сжимаю в кулак пальцы правой руки. Пусть я не знаю никаких приемов, пусть я ни с кем серьезно ее дрался и мне, конечно, страшно, но я буду защищаться как черт.

— Ты кулаки разожми, а то пальцы посинеют, — говорит Занегин. — Все равно я не собираюсь с тобой цапаться. Не желаю срок из-за дурака тянуть. Я вот поговорить хотел, а ты все ершишься.

— Мне противно с тобой говорить.

— Хорош гусь. — Занегин покачивает квадратной головой. — Увез моего пассажира да еще и нос дерет. Это что, в комсомоле так учат?

— Да, в комсомоле.

— То-то, я смотрю, комсомольцы всюду лезут со своим носом, каждого жить учат, будто у остальных не голова, а так что-то, кочан какой-нибудь… Только ни черта из этого не выйдет — дураков осталось мало. Ты, правда, попался на удочку. И зря. Я мог бы тебя с нужными ребятами познакомить, стал бы кучу денег привозить. И план бы всегда перевыполнял, в почете был бы. Вот как я.

— Не надо мне такого почета, я совесть не продаю.

Занегин морщит красный мясистый нос.

— Значит, ты святой, в рай угодишь. А вот я простой смертный, меня совесть не кормит. Мне деньги нужны, деньги! Понятно тебе, ангел?.. — И он, сильно выворачивая вовнутрь ноги, бежит к приседающему на остановке троллейбусу.