Валентин Черных - Москва слезам не верит: сборник

— Можете не беспокоиться, — успокоил его Еровшин. — Я остановлюсь в нашей ведомственной гостинице.

— Замечательно! — обрадовался режиссер. — Тогда ваш одноместный номер мы можем выделить Людмиле Ивановне.

Людмила посмотрела на Еровшина. Тот полуприкрыл глаза.

— Нет, — покачала головой Людмила, — я, пожалуй, тоже остановлюсь в ведомственной.

Из-за спины режиссера возникли два рослых парня, подхватили чемодан Людмилы и сумку Еровшина. Еровшин и Людмила пошли по перрону. Режиссер пытался пристроиться рядом.

— Нам надо договориться о встрече, — предложил он Еровшину.

— Я приеду на съемку.

— Когда за вами прислать машину?

— Меня привезут.

— Мы сегодня снимаем на побережье.

— Я знаю. Буду в четырнадцать часов.

— В это время у нас перерыв на обед.

— Перенесите обед на час раньше.

Они вышли на привокзальную площадь. Тут же подкатила черная «Волга». Шофер распахнул дверцы перед Людмилой и Еровшиным. Еровшин сел рядом с Людмилой на заднее сиденье. Парни, что несли их вещи, сели в другую машину.

По узким улицам Таллинна ехали медленно, потом, когда выбрались за город, машины набрали скорость.

Ехали молча. Людмила подумала, что вряд ли у нее сохранятся отношения с режиссером.

Ведомственная гостиница оказалась дачей на берегу моря. Рядом было еще несколько дач.

Их встретила женщина средних лет.

— Людмила Ивановна, ваша комната наверху.

Комната оказалась целым этажом с гостиной, спальней, ванной и туалетом. И мыло, и белые махровые халаты, и шампуни «Флорена» — все как в квартирах на Таганке и Садовом кольце в Москве. По-видимому, их закупали оптом для всех подразделений.

Людмила приняла душ, переоделась и спустилась вниз. Стол для завтрака был уже накрыт. Еровшин залил кукурузные хлопья горячим молоком, это же проделала и Людмила. Еровшин выпил чашку кофе с поджаренным хлебом и джемом. Людмила не выдержала и съела несколько сосисок, очень уж соблазнительно выглядели, в Москве продавали белесые, безвкусные или очень соленые.

— Ты ведь была в Таллинне! — заметил Еровшин.

— Была.

— Если хочешь посмотреть, что не видела на экскурсии, или походить по магазинам, можешь взять машину.

А ведь я ему никогда не говорила, что была в Таллинне на экскурсии, подумала Людмила.

— У тебя дела? — спросила Людмила.

— Нет. Я хочу посидеть у моря, может быть, пройтись…

— Ты хочешь побыть в одиночестве?

— Я всегда радуюсь, когда ты рядом.

Они вынесли шезлонги и пледы. Еровшин читал пухлые иностранные газеты, Людмила взяла для себя детектив Агаты Кристи, изданный в Таллинне на русском языке.

Но читать не стала, ей хотелось обсудить ситуацию.

— А первая жена знает о существовании второй?

— Знает, — подтвердил Еровшин.

— И как же они уживаются?

— Они оказались разумными женщинами. Первая жена понимала, что актриса она очень слабенькая и, если уйдет, ее никто не будет снимать даже в эпизодах. Поэтому все происходит, как должно происходить. Она приезжает на съемки, снимается в эпизоде, приходит на его премьеры в Дом кино как жена. Она как бы первая. Другая приезжает в экспедицию во вторую очередь, ходит в Дом кино с детьми, но только не на премьеру, а на показ для студийных работников. Кстати, детей он усыновил.

— А разве можно, не женясь, усыновить? — удивилась Людмила.

— Конечно можно.

— Какие же вы подлецы, мужики, — вздохнула Людмила, — оказывается, все вам можно.

— Как и вам!

— Мы такое себе не позволяем. Когда у женщины есть муж и есть любовник, муж никогда не знает о любовнике.

— Очень часто знает, — не согласился Еровшин. — Но смиряется, если любит. Я знаю одного академика, очень талантливый ученый, мировая величина. Он был женат, любил свою жену и влюбился в другую женщину. Он не мог бросить жену и не мог отказаться от любимой женщины. Он заболел, чуть не сошел с ума. И тогда эти женщины, которые тоже любили его, собрались, обсудили ситуацию и решили жить втроем. Этот брак втроем продолжается уже двадцать лет.

— Они живут в одной квартире?

— У них две квартиры в одном доме.

— А я бы могла договориться с твоей женой?

— Вряд ли, — подумав, ответил Еровшин.

— Расскажи о ней, — попросила Людмила.

— Она умерла два года назад.

— И ты мне ничего не сказал об этом? — поразилась Людмила.

— Ты никогда меня не спрашивала о жене.

— Ты ее любил?

— Да.

— А меня?

— Да.

— Но почему я не родила от тебя ребенка?

— Ты этого не хотела. Ты всегда хотела выйти замуж. Ты и сейчас этого хочешь.

— Хочу. Наконец-то ты свободен.

— Я всегда был свободным.

— А если бы я родила от тебя сына?

— Сейчас ему было бы восемнадцать лет. Он бы учился на первом курсе института.

— Который готовит шпионов?

— Никогда. Я бы ему этого не посоветовал. Он выбрал бы сам.

— А у тебя есть дети?

— Да. Две дочери. Одна в Москве, разведена с мужем. Другая в Лондоне, муж — дипломат. У меня трое внуков.

— Я бы хотела познакомиться с твоей дочерью.

— Я познакомлю.

— Она не догадывается, что у тебя есть я?

— Наверное, догадывается, но эту проблему мы с ней никогда не обсуждаем.

За их спинами послышался шум гравия. Людмила обернулась. Водитель, который привез их сюда, показал на часы.

Они приехали в санаторий, где снималась встреча советского разведчика и офицера из Люфтваффе на приеме у немецкого промышленника. Разведчик должен был передать сведения о том, что Германия буквально на днях может напасть на Советский Союз. Еровшин подошел к режиссеру.

— Похоже на то, как это было в сорок первом году? — спросил режиссер.

— Да, — подтвердил Еровшин. — У вас хороший художник по костюмам.

Художник по костюмам, молодая женщина, которая родилась через пять лет после окончания войны, смущенно улыбнулась.

— На местной студии хороший набор костюмов этой эпохи.

— Не оправдывайтесь, вы — замечательный художник.

Женщина посмотрела на Еровшина почти влюбленными глазами. Он еще действует на женщин, подумала Людмила с явным беспокойством. Теперь, когда он один, с ним надо чаще встречаться.

— Прогоните этот эпизод, — попросил Еровшин режиссера. — Я хочу почувствовать атмосферу.

— Атмосферу я создам на монтажном столе и в том ателье, когда зазвучит музыка, все оденется шумами, — снисходительно объяснил режиссер.

— И все-таки, — настаивал Еровшин.

— Репетиция! — скомандовал в мегафон режиссер. — Все по местам!

Массовка задвигалась. Лакеи разносили подносы с шампанским.

— Фонограмму! — скомандовал режиссер.

Начались танцы. На переднем плане танцевала пара: молодые, белокурые. Они это делали удивительно слаженно.

— Это сто двадцать седьмой кадр, — пояснил режиссер Еровшину и протянул ему режиссерский сценарий.