Владимир Сапожников - Плачут глухари

В свитере, коротенькой юбочке фигура у нее была легкая, гибкая, как у настоящей горожанки.

— Бросьте, Варенька, читать, — сказал Антонов. — Глаза испортите.

Она закрыла книгу, как будто ждала этого, и спросила:

— Правда, автор этой книги — гениальный писатель?

— Шекспир, — сказал Костя.

— Вы, Костя, ничего не понимаете и помолчите, — сердито оборвала она его.

Костя усмехнулся. Он приладил зеркальце над ветровым стеклом, так, чтобы видеть лицо Вари, и там полыхала ее оранжевая куделя, голубели незабудками сердитые, притененные тушью глаза. Они были круглые, наивные, хотя она по-прежнему пыталась придать им рассеянное, скучающее выражение. «Аленушка в мини-юбке», — подумал Антонов.

Ему захотелось дурачиться и нравилось, что Варя сидит рядом: длинная дорога все-таки чем-то скрасится, — и с шутовской серьезностью он сказал:

— Главное, Варя, поверить, не важно во что. Один великий человек утверждал, что степень гениальности писателя равна его убежденности.

«Какую чушь я сморозил!» — удивился сам себе Антонов, заметив, что Варя выслушала сказанное очень внимательно, наморщив лоб. Но он и глазом не моргнул: ничего нет забавнее серьезного разговора с девочкой из универмага.

— Интересное замечание — вмешался, вступая в игру, Анатолий Ульянович. — А Чехова, Варя, вы читали? Антона Павловича?

Варя победоносно улыбнулась:

— Всегда задают этот вопрос. Пожилые люди постоянно спрашивают: а ты читала Чехова? Или Пушкина. Читала. Они пишут о прошлом, а нам, современным людям, это скучно. Мы хотим знать больше про себя.

— Что знать?

— Все. Какие у современного молодого человека должны быть мысли, идеалы. Как надо формировать свой характер и служить окружающему обществу. Скажите, что вы думаете о дадаизме?

Она почему-то все время обращалась к Антонову.

— О дадаизме? Ничего не думаю. Ваш знакомый, Варя, студент?

— Да, то есть был. Но вы напрасно подумали. Я сама много читаю художественной литературы. Во Дворце культуры нашего торга очень талантливый директор. Он регулярно организовывает читательские конференции, вытаскивает даже настоящих писателей. К нам приезжала одна ленинградская поэтесса, очень лирическая, выступала потрясающе. Между прочим, она тоже работала продавщицей и сказала, что любой человек может писать стихи. Я начала составлять воспоминания о прочитанных книгах. Исписала целую тетрадь.

— Вы их будете издавать? — спросил Костя.

Молодец парень: правильную избрал тактику!

— Ваше дело, Костя, баранка. Вы бы поменьше встревали в чужие разговоры, а побольше смотрели на дорогу, а то в березу врежетесь.

Все засмеялись. И Костя тоже. Видимо, он был не так-то прост.

Анатолий Ульянович оживился, поглядывая в зеркальце, где пламенела оранжевая Варина копешка.

А разговор «за жизнь» становился все серьезнее.

— Понимаете, меня мучает масса вопросов, — сказала Варя. — Правильно ли я живу, не прозябаю ли за своим прилавком? Мама говорит: выйдешь замуж — все будет ясно. А зачем мне ясность? Зачем благополучный покой? По-моему, кто рано женится и выходит замуж — трусливые люди.

— Конечно, трусливые, — согласился Антонов. — Один мой знакомый женился, потому что боялся темноты.

— Вы шутите, — обиделась Варя, — а разве это не так? Женщина в условиях семейной жизни не развивается как личность, утрачивает самостоятельность и вообще опускается духовно.

— Вы что же, Варя, решили не выходить замуж? — спросил Анатолий Ульянович.

— Ничего я не решила, — вздохнула Варя. — Просто одни проклятые вопросы.

«Наивный лягушонок ищет смысла жизни. Очень трогательно», — думал Антонов.

Лес и лес вдоль дороги. Только теперь сплошь белели березы и лишь изредка зеленели сосны. У перекрестка дорог курилка — грубая скамейка с навесом. Заложив за спину палочку, стоит старик пастух, по лесу бродят красные и черные коровы.

Костя притормозил, и пока пастух объяснял Анатолию Ульяновичу, как ехать дальше, — «таперича верст двенадцать пробегите, будет Красноярский кордон, от него стрела покажет на Тузлукский кордон. На Тузлук не езжайте, а правьте к броду через Каракан-речку, а там шаша будет», — Антонов вышел из машины, разминая ноги. Под сапогами шуршало, и здесь тоже кругом цвели подснежники. Варя бродила невдалеке и, приседая, собирала цветы.

Костя гуднул: видимо, переговоры с пастухом окончились. Антонов услышал за спиной шаги Вари и остановился, ожидая. Взял из букета цветок и воткнул в тугую Варину копешку.

— Мне идет с цветком, но это сентиментально, — сказала она. — Наши девчонки говорят, что внешне я похожа на Маргариту из оперы «Фауст».

— Очень, Варя, похожи. Когда я был кудрявее, — Антонов покрутил пальцем вокруг своего затылка, — мне тоже говорили, что я похож на доктора Фауста.

— Вы, наверное, опять шутите, — вздохнула Варя. — Я люблю, когда шутят. Даже если смеются надо мной.

Она бросила на Антонова косой взгляд и побежала к машине. «Чем я обидел ее, один бог ведает», — недоумевал Антонов, следя, как Варины стройные ножки бьются в узкой юбочке.

Лес редел. Все чаще дорога выбегала на полянки с бурыми кустиками прошлогодней полыни, вдруг открылась кулижка зеленеющей уже озими, по которой ходили клювастые вороны. От березок шло сине-зеленое сияние — кажется, они тронулись за эти два теплых дня, и под ними уже копилась зыбкая тень. Проехали заброшенный дом без окон, с обомшелой крышей, сорокой, сидящей на трубе, — вероятно, Красноярский кордон, про который говорил пастух. У речки, мутной, по-весеннему шумливой, Костя тормознул. Вода прыгала по камням, сверкала, окатывая большие булыжины. Антонов и Анатолий Ульянович перебрели речку и крикнули Косте:

— Давай с разгончика! Перескочишь.

Костя хлопнул дверцей «газика», но Варя уже на ходу выскочила из машины.

— Ты куда?

— Я перейду сама. Поезжай! — крикнула она.

— Что вы делаете, глупая девчонка?! — закричал Анатолий Ульянович. — Простудитесь. Что за фокусы?

Но уговоры не помогли. Разозлившись, Костя махнул рукой, дал газ и, поднимая каскады брызг, лихо перелетел речку.

Разувшись, но не снимая чулок, Варя ступила в воду, ойкнула, когда дошло до колен, но шагнула дальше, придерживая юбку. Переправа прошла благополучно. Она отжала чулки, проведя ладонями по ногам, и как ни в чем не бывало направилась к машине.

— Ты думаешь, я струсила ехать на твоем драндулете? — обратилась она к Косте.

— Конечно, струсила.

— Нисколько. Я закаляю волю. Знаете что: давайте обедать. Я хочу есть.

Анатолий Ульянович покачал головой: ну, сорвиголова девчонка — и засуетился, расстилая газеты.

Он налил ей «старки», она, не морщась, выпила и, пожевав апельсин, попросила у Антонова сигарету.